Иван с досадой швырнул добытый трофей в кусты и полез в речку мыть испачканные руки. Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд, как тогда, в самолете, и в закусочной, на площади райцентра. Он поднял голову и зачем-то посмотрел на идола. То ли от усталости, то ли от голода, а может, и от перенасыщения легким свежим воздухом у него закружилась голова. Иван поскользнулся и упал, сильно ударившись спиной. Вода немного смягчила падение и привела его в чувство.

Иван выбрался на берег и пошел прочь от этого странного места, которое может погубить или вернуть к жизни, где, если верить легендам, небо ближе к земле и боги лучше слышат обращенные к ним просьбы.

* * *

Стояла страшная жара, находиться на улице было возможно лишь в тени, и то недолго – из-за того, что воздух был настолько горячим и влажным, что тело очень быстро покрывалось потом, как в бане. Движения становились вялыми, голова соображала туго, и думалось только о холодной воде и прохладе. Иван приехал в Сухум, чтобы затем отправиться в Петербург и дальше заниматься делами бизнеса, которые он на время отложил. В Петербурге он уже наладил контакты для развития фрахтовой компании, осталось оформить документы, и можно будет приступать к работе. Ничего нового Иван придумывать не собирался – по его замыслу, новая компания должна была стать аналогом «Паруса», разве что теперь он более внимательно отнесется к выбору партнеров и сотрудников.

Самолеты до Петербурга летали через день, и этот день был не сегодняшним; поезд же отправлялся через четыре часа. Иван подумал, что не сможет прожить еще сутки в такой невыносимой жаре, и взял билет на вечерний экспресс. Он коротал время в городском сквере с незатейливым, сконструированным еще при социализме фонтаном. Его струйки били еле-еле, и казалось, что фонтан вместе с горожанами изнывает от жары. Иван допил последние капли невкусного лимонада, купленного из-за отсутствия какого-либо другого охлажденного напитка. Он подумал, что без питья совсем пропадет, поэтому отправился на поиски воды. Воду продавали повсюду, но, хранящаяся без холодильников, в такую погоду она теряла актуальность.

Иван заприметил расположенный через дорогу торговый центр, где, по логике, холодильники быть должны. Маленькими перебежками, от тени к тени, он добрался до широких стеклянных дверей магазина и почувствовал себя в раю – в помещении работал кондиционер.

Иван магазины не любил и ходил в них лишь по необходимости, а теперь с наслаждением прохаживался между стеллажами с разным товаром. Набрав корзину продуктов, Иван побрел в отдел электроники, где сразу с пяти экранов о чем-то бойко вещал диктор.

«…На выставке будут представлены работы современных художников. Манеж откроет свои двери для посетителей уже в следующую среду, а пока что полным ходом идут подготовительные работы. Наш корреспондент побывал в центральном выставочном комплексе на Исаакиевской площади…» Иван к сообщению прислушался. С недавнего времени тема изобразительного искусства стала ему близка – почти две недели он сам «ваял» пейзажи. На экране замелькали творения пока не получивших признания мастеров: яркие краски, смелые находки, необычные ракурсы, и… Иван решил, что у него от перегрева начались галлюцинации. Кряжистые сосны, золотистый песок, речка – художник не поскупился на жизнерадостные тона. В речке – золотой диск косматого солнца, того самого, что он искал! В голове у Ивана, как узор в калейдоскопе, сам собою сложился план дальнейших действий: найти художника и разузнать – где он видел Золотое Солнце?

Это был последний, четвертый знак, который упоминался в бумагах Соболева, и Иван чувствовал, что возле него клад остался нетронутым. На это еще указывало и то, что солнце на картине художника – из желтого металла, а не из серого камня.

Сергея Арсентьевича Соболева хоронили помпезно. Венки, речи, цветы и слезы. Руководство института расщедрилось, чтобы продемонстрировать свое внимание к покойному и чтобы все видели, что начальство не безразлично к своим сотрудникам.

В свой последний день работы в институте Соболев подвергся такой критике и получил столько замечаний, сколько не получал за все прежние годы. Его доклад о куршах подняли на смех, и никто из коллег не осмелился его поддержать. Даже его давний приятель, с которым они, будучи студентами-выпускниками археологической академии, вместе проходили преддипломную практику, Александр Иванов, – в прошлом высокий стройный юноша с дымчатыми глазами и волосами цвета белой глины, а нынче – сутулый обрюзгший сибарит с тусклым из-за импотенции взором – не выступил на его стороне. Когда проводилось голосование по поводу отстранения Соболева от проекта, Иванов вместе со всеми поднял руку. Робко так поднял, нерешительно, озираясь по сторонам, а после пригладил ею плешивую голову, как будто он и не участвовал в голосовании вовсе. Во время совещания Иванов стыдливо отводил заплывшие жирком глазки, чтобы не встретиться взглядом с Сергеем. Даже в перерыве, когда все из зала вышли – кто покурить, кто выпить воды, – Александр остался на месте, несмотря на то что в помещении было жарко, отчего ему тоже хотелось пить. После совещания он постарался выйти вместе со всеми, чтобы затеряться в толпе и не оказаться рядом с другом, который на самом деле для него давно стал бывшим, но убедился он в этом только сегодня.

Для Сергея такое поведение друга неожиданностью не явилось. Он давно заметил, что между ним и Ивановым пробежала черная кошка, только не мог понять какая. Они не ссорились, женщин не делили, должностей – тоже. Да только с некоторых пор Саша стал каким-то чужим, из их отношений исчезли доверие и простота, сменившись формализмом. «Хандра их одолела, возраст у обоих такой, наверное», – думал Соболев. Тридцать семь лет – это пережить надо, а после все утрясется. Он сам держался как мог, но тоже ощущал на себе дьявольскую тень переломной даты. Ушел с головой в работу, стал чаще выбираться на природу: ночевал в палатке, ходил за грибами и на рыбалку, чтобы холодный ветер залива прогнал из головы тяжелые мысли о смысле жизни, которые стали одолевать его в последнее время. К тридцати восьми годам эти терзания постепенно утихли, к тридцати девяти – успокоилась душа. Жизнь открыла перед ним новые горизонты и опять стала прекрасной. Сергей, еще в тридцать лет начавший прощаться с молодостью, обнаружил ее возвращение. Ну и что, что волосы его скорее теперь седые, чем русые, и «выпуклость» на животе уже так быстро не исчезала, как раньше, после ограничения дневного рациона. Похоже, что она вообще не собиралась покидать его живот. «Ну и плевать!» – жизнерадостно думал Соболев, смиряясь с собственными изъянами. А то, что вдруг заявила о себе печень и появилась тяжесть в ногах, так это не смертельно. Некоторые еще в нежном возрасте от болячек страдают, а ему повезло – столько лет жил и не знал, что такое больничный лист.

И вот, когда он едва разменял пятый десяток, в полном здравии и с большими планами на будущее, у Соболева оборвалась жизнь.

– Это все оттого, что покойник сорокалетие справлял. Негоже такие даты справлять, особенно мужчинам, – говорили на кладбище в толпе.

– Тоже скажете – негоже! Что за суеверия в атомный век! И слово-то какое – «негоже», прямо из царско-режимных времен, не иначе.