Синбирцы и синбирские впечатления. Встреча с избирателями и ее исход. Человек из прошлого, глядящий в будущее

В зимнюю дорогу протяженностью почти полторы тысячи верст Катин отправился так же легко, как в Германии он поехал бы из Верхнего Ангальта в Средний. Россия!

Опять потянулись бело-черно-серые просторы, только с фельдъегерем мчалось еще быстрей, чем с драгунами. Перед каждой ямской станцией передний возок прибавлял скорости и отрывался вперед, чтобы карету уже встречали конюхи: отпрягали уставших лошадей, запрягали свежих. Из смотрительской избы тащили пыхтящий самовар, а чай приходилось пить уже тронувшись. Невообразимая для Европы быстрота! Вот бы и Россия рванула с места, из невежества, грязи и несчастья, с такою же неудержимой резвостью, мечтал Луций, развалясь на меховом ложе. Ничем другим, кроме мечтаний и размышлений, коротать время он не мог.

Поселения вокруг были столь же жалки, редко попадавшиеся крестьяне оборваны и унижены, но путешественник смотрел на отечественную убогость с совсем другим чувством. Какой простор для деятельности! Какие диштанции и першпективы! Во второй раз менее чем за век провидение посылает России великого монарха: после первого Петра – вторую Екатерину. Но до чего огромна разница меж ними! Петр строил державу, превращая в бревна и сваи живых людей. Заколачивал их в ингерманландские болота, возводил в кровавых сражениях стены из трупов, прорывал братские могилы судоходных каналов. Екатерина же замышляет возвеличить не фасады, но души. Ибо сила свободной человеческой души много крепче камня и железа!

Новый 1767 год станет для России началом новой эры, думал Луций, и от волнения не мог спать, хоть дорога укачивала его, а свист метели убаюкивал.

Он очень хотел посмотреть на Москву, природную русскую столицу, но через нее промчали ночью, и ничего, кроме смутных силуэтов, разглядеть было нельзя. Фонари здесь не горели даже в центральной части.

Ничего, сказал себе Катин, насмотрюсь на Древнепрестольную, когда в Кремле соберется Уложенная Комиссия. Если, конечно, меня в нее выберут.

И решил, что нечего попусту терять время. Надобно готовиться.

На одной из кратких остановок подозвал к себе фельдъегеря и не попросил, а приказал (раз уж такая важная персона) в следующем же большом городе разыскать книжную лавку, да объяснил, что надобно. Поручик записал, перед Рязанью умчал вперед и на тамошней станции вручил Луцию «Описание городов и местностей Российской империи».

Скоро путешественник научился читать враскачку и принялся наполнять память сведениями о своем, выражаясь по-гартенляндски, Wahlkreis[10]. В русском языке такого слова пока не существовало.

Полезная книга сообщала, что город Синбирск является центром Синбирской провинции, каковая относится к Казанской губернии; расположен на правом берегу Волги и с окрестными городками, селами, деревнями, образует Синбирский уезд; сей последний имеет население в сто тридцать тысяч жителей (вдвое больше Гартенлянда!) и территорию в 3500 квадратных верст (вчетверо!). В самом городе обывателей до десяти тысяч (а вот это меньше Гартенбурга), в том числе полторы сотни дворян и полторы тысячи дворовых слуг, прочие – ремесленники и всякого рода мещане. По казенному штату городу полагается управитель-воевода «в чине от подполковничьего до бригадирского».

Показалось удивительно, что, хоть «Описание» гордо именовало Синбирск «средоточием мануфактур и торговель», проводящим даже собственную ежегодную ярмарку, городское купечество аттестовалось как «числом незначительное». И почему в разделе «Примечательнейшие постройки» стоит прочерк? Не может же в изрядном по российской мерке городе не быть совсем никаких архитектурных красот?

Разберусь по прибытии, сказал себе Луций, и принялся заучивать перечисленные в книге географические названия волжской провинции, чтобы не ударить лицом в грязь перед будущими избирателями: Алексеевск, Аргаш, Белый Яр, Карсун, Погорелово, Самара, Сызрань, Сурский Остров – всего до пятидесяти селений, многие с нерусскими названиями. Еще два века назад там повсюду была дикая татарская степь.

* * *

Морозным декабрьским утром, всего на седьмые сутки странствия (это еще потеряли день из-за бурана), наш герой увидел пункт своего назначения.

Велев кучеру остановиться, Катин вышел из кареты, готовясь ощутить себя Александром, собравшимся пересечь Геллеспонт во имя завоевания великой Персидской державы.

Одна из загадок разъяснилась сразу: архитектуры в Синбирске не наличествовало вовсе. На невысоком холме торчала бревенчатая, полуразвалившаяся крепость, а под нею темнели обыкновенные избы. Деревня деревней, только очень большая. Каменных сооружений усматривалось два – маловзрачный собор недавнего строительства и двухэтажный палац, должно быть, вместилище местной власти. Этот можно было бы и зачислить в примечательности, но, судя по ярко-зеленому цвету крыши, здание только что построилось и в «Описание» попасть не успело.

Вот они какие – российские провинциальные города, разочаровался бывший столичный и европейский житель, но укорил себя за малодушие.

– Едем! – махнул он фельдъегерю с суровой решительностью. – К воеводе, представляться!

Насчет вместилища Катин ошибся. Современный палац остался в стороне. Возок и карета въехали в деревянный кремль. Некогда поставленный для защиты от воинственных приволжских племен, теперь он совсем прогнил и обветшал. Снести бы его к черту, а на освободившемся месте понастроить полезных общественных строений, по-хозяйски приглядывался Луций. По-хорошему весь Синбирск надо было снести, а взамен учредить новый город, с прямыми улицами, хорошими домами и отрадными взору аллеями.

Ничего, дайте срок.

Будущий депутат запретил себе унывать, его переполняла бодрая сила. Луций вдруг осознал, что в дороге совсем не тосковал по усопшей супруге. Горько устыдился – и тут же отвлекся от угрызений, потому что от ворот, перед которыми остановилась карета, семенил тучный господин, одной рукой поправляя треуголку, а другой одергивая шпагу. Рядом топал ботфортами фельдъегерь.

Это, верно, и есть здешний воевода, предположил Катин – и не ошибся.

– Должностию государево око над Синбирской провинцией, чином бригадир, именем Афанасий Петрович Корзинин, а более всего вашей милости радетельный слуга, – отрекомендовался местный начальник и пригласил гостя пожаловать в свое «скромнейшее жилище».

Был Корзинин в немолодых летах, речью мягок, манерой не определен: кажется, никак не мог вычислить, в каком иерархическом положении находится перед столичным человеком – высшем или низшем – и на всякий случай предпочитал перекланяться.