– Это, может, в Германии так. А у нас выборы такие: есть человек, и его либо выберут, либо нет.

– И ежели меня не выберут, той же процедуре будет подвергнут следующий кандидат? – спросил Катин, пытаясь вникнуть в своеобразие российской элекции.

– Не волнуйтесь, – успокоил его хозяин. – Выберут. Нельзя такого хорошего человека не выбрать.

* * *

Разместили гостя в одном из флигелей, очень опрятно и уютно. За ужином он познакомился с семьей. То есть как – «познакомился»? С супругой Леонтией Ивановной говорить было решительно не о чем. Обличием она походила на кус запеченной свинины, завернутый в шелк с рюшами. Из членораздельной речи, кажется, владела только двумя фразами. Первая была: «Кушай, батюшка»; вторая: «А это вы у Афанасий Петровича спросите». Одним словом, госпожа Корзинина принадлежала к старому поколению русских женщин, на каковое императрица Екатерина справедливо не возлагала никаких надежд.

Однако не лучше было и юное поколение. Дочка воеводы Полина, худосочная девица лет семнадцати или осьмнадцати, показала себя совершенной дикаркой. На говорливого столичного человека она таращилась с ужасом.

– Каковы ваши мечты о будущности? – поинтересовался Катин (ведь должны же в юном возрасте быть мечты, пускай впоследствии уносимые скучным течением жизни).

Полина Афанасьевна залилась краской до самых корней своих туго стянутых белесых волос, затрепетала светлыми ресницами и не промолвила ни слова, лишь судорожно помотала головой. Думать о будущем и вообще думать ей, кажется, было не в обычай.

– А чем вы увлекаетесь? – еще ласковей спросил Луций, не теряя надежды лучше узнать думы младых россиянок.

Теперь дурочка побледнела, на глазах выступили слезы. На помощь ей пришла матушка, обнаружившая знание еще одной фразы. Фраза была следующая: «Поленька увлекается малиновым взваром и вареньем из райских яблок, батюшка».

И Катин оставил юную игнорантку в покое, а про себя решил: надо будет написать государыне касательно прожекта об институте для благородных девиц, что забирать из семей их надобно не пятнадцати лет, а много раньше. Иначе новой людской породы из этакой капусты не взрастишь.

После этого он утратил интерес к прекрасной половине стола и беседовал уже только с хозяином: расспрашивал про местное общество, на суд которого должен был предстать.

* * *

Назавтра, впрочем, собрания избирателей не случилось. Рассыльные из воеводской канцелярии не успели обежать все полторы сотни дворянских домов, а послезавтра пришлось на скверный день пятницу, когда – о постыдное суеверие! – синбирцы ничего не предпринимали. Электоральный синклит наконец собрался лишь на третий день.

За неимением общественного здания благородное сословие (конечно, одни мужчины – чай, не Гартенлянд) по благословению архиерея разместилось в главном городском храме, где ради такого случая поставили скамьи и зажгли все наличествующие светильники.

С великим волнением стоял Катин перед своими избирателями. Столь же неспокойно, как показалось кандидату, взирали на него напряженные лица лучших синбирцев. Даже те дворяне, с кем Луция за минувшие два дня успел познакомить Афанасий Петрович, ныне будто одеревенели. Возможно, причина была в аттестации, которую дал приезжему воевода. Про академическое образование и гартенляндский опыт бригадир помянул вскользь как о чем-то малосущественном, но долго говорил о личной аудиенции у ее величества и о том, что «сиятельный господин барон» прибыл в сопровождении фельдъегеря. «Лейб-гвардии поручика!» – со значением поднял палец Корзинин. Все поглядели на воздетый перст, потом на Луция. В этот-то миг лица и задеревенели, а потом уже сего выражения не меняли, как ни пытался выступающий зажечь аудиторию красноречием.

Несмотря на краткость своего пребывания в Синбирске, Катин успел составить представление о насущнейших нуждах уезда. Их и касались пункты наскоро составленной программы.

Узнав, что многие помещики обременены долгами и не имеют средств на развитие хозяйства, Луций предложил ходатайствовать перед государыней об учреждении дворянского банка взаимного кредита. На всякий случай, смущенный отсутствием одобрительных откликов на сие предложение, объяснил всю его выгодность.

Никто не кивнул, не пошевелился.

Тогда Луций заговорил о необходимости построить хорошую пристань в помощь Синбирской ярмарке, ибо ныне суда разгружаются посредством лодок, что медленно и неудобно. Ссуду на строительство можно испросить у казны. Привел пример Гартенбурга, где расходы на речной порт в первый же год окупились полуторным ростом товарного оборота.

Выслушали опять молча.

То же произошло (а верней, ничего не произошло), когда оратор заговорил об учреждении городского училища и уездной больницы.

Здесь Катин понял, что взывать следует не к разуму публики, а к ее чувствам – как возвышенным, так и практическим. И самый заветный пункт своей программы изложил с привлекательнейшей заманчивостью. Начал с проникновенного вступления: что благородство определяется не происхождением, а поступками и что дворянство обязано подавать низшим сословиям пример великодушием, нравственностью деяний, отеческой заботой о страждущих. Вот если б устроить в Синбирске человеколюбивое общество ради призрения сирот, вдов и прочих несчастных! Этим актом здешнее дворянство прославилось бы на всю Россию и подало бы отрадный пример другим провинциям, а также (многозначительная пауза), несомненно, снискало бы отличие в глазах государыни. Луций был очень доволен сим византийским маневром, который не мог не распалить в слушателях честолюбия.

Ответом, увы, было лишь покашливанье да шарканье.

Удрученный, поникший, уверенный, что всё провалил, кандидат кое-как завершил элоквенцию и удалился, чтобы не видеть своего позора, а по рядам понесли ящик, куда избиратели должны были класть свой буллетин.

Но час спустя, по завершении подсчета, к томившемуся в церковной ограде Катину с улыбкой вышел воевода.

– Дело сделано! Ни одного листка с крестом, все чистейшие! Поздравляю избранием!

От радости, а еще больше от устыжения у Луция стиснулось горло. Как высокомерен, как несправедлив он был к синбирцам! Они не глупы и не равнодушны, просто скованны и, в отличие от европейцев, не привычны к открытому выражению чувств.

– Теперь я стану объезжать все селения уезда, а также наведаюсь в сопредельные местности, чтобы знать положение дел во всей провинции, – сказал Катин, когда справился с волнением. – Со всеми поговорю, соберу наказы и буду во всеготовности представительствовать за Синбирск перед съездом и императрицей!

– Полагаю, матушка будет довольна выбором нашего дворянства. И мысль про человеколюбивое общество мы тоже возьмем на ум, не сомневайтесь. Будет что показать государыне, а вы, батюшка Луций Яковлевич, преподнесете ее величеству в нужном свете. Вам и карты в руки.

– Где преподнесу, в Москве?

– Нет, здесь у нас.