– Смотри, он сейчас чистый дальний выдаст. Все старые толстяки так делают.

Бросок: мяч влетел в кольцо, даже не коснувшись его.

– Я же говорила.

– Говорила.

Она прикурила «Винстон 100». Слишком уж длинные для ее личика.

– Наверное, он пасует быстро и точно, – сказала она. – Еще один полезный навык для стариков.

Еще пара игровых моментов – и он передал пас. Точный и мощный, как выстрел, но его напарник все же сумел его принять.

– Есть, – сказал Джордж.

Марина продолжала курить, пальцы свободной руки все еще цеплялись за проволочную сетку.

– О боже, – сказала она.

– Что такое?

– Потом скажу. Пойдем поедим.

Они прошли от Шестой Восточной до Второй авеню. У «Киева»[83] Марина сказала:

– Хочу кнейдлах[84].

– В тебе что, и еврейская кровь есть?

– А для тебя это важно?

– Я просто спросил. Это как заглянуть в твой шкафчик с лекарствами на вечеринке. Обычное дело. Посмотреть, что к чему.

– Для этого рановато. Мы всего двенадцать часов как знакомы.

Теперь все обретало грани. Они знали, что между ними происходит, что между ними будет, может быть, не сегодня – скорее всего не сегодня, – но они будут встречаться и когда-нибудь окажутся в одной постели, и в качестве подготовки к этому теперь меж ними было что-то вроде видового брачного танца, бодания головами, все превратилось в стычку. Столкновение, шаг назад; притяжение, шаг вперед. Странно, но вопреки обыкновению Джорджа это нисколько не волновало.

– Я пытаюсь определить, насколько сильна твоя привязанность к кнейдлаху. Сколько в ней святости.

– Святости в ней охуеть сколько, – сказала Марина. – И силы тоже. Как плоть и кровь Господни. Пробовал его когда-нибудь?

– Сейчас попробую. – Джордж заказал этот суп и гамбургер с жареным луком. На каждом столике стояли миска со льдом и малосольными огурчиками и рамекин с капустным салатом. Облупившиеся столы «Формика» под серо-синий мрамор. Хромовый ободок. Алюминиевые ножки. Дешевые деревянные стулья. Они уселись у окна с видом на Седьмую Восточную.

Перед полуночью в «Киеве» всегда было как-то странно. До прихода любителей поклубиться оставалось еще несколько часов, и уже час как здесь не было никого из тех, кто зашел сюда перед клубом. Так что любителей подводить глаза было меньшинство, и в основном в такой час тут сидели любители чего-то более мейнстримного, типа кино. Плюс обычные тролли из-под местного моста, что могли ввалиться в любое время, будь они при деньгах.

– Здесь как в раю, – сказала Марина, с хрустом надкусывая огурчик. – Смерть как люблю огурцы.

Она была невысокой, компактной девушкой.

Он проводил ее до дома, и она поцеловала его, влажно, крепко прижавшись лицом к его лицу, он чувствовал ее голод, и более того – она заявляла о своем праве на него, демонстрируя свою силу. Она жила на Пятой Восточной, через дорогу от старого конференц-зала украинских националистов, где теперь был театр. Проходя мимо, он увидел, что в конце месяца на выходных там ставят три одноактные пьесы, одну из которых написал Луис Пеннибейкер.

На той неделе в дни, когда она работала на фестивале, они каждый вечер ужинали вместе, и в воскресенье она пригласила его к себе.

Ее тело, плечи, живот, бедра, зад были приятно округлыми, невероятно сексуальными, кожа оливково-карамельно-темно-розовой, живот и груди круглились, как у женщин на эскизах Матисса, только кожа на тех пастелях была другой, розоватой, как разведенный пепто-бисмол. Таким ртом женщины его еще не ласкали. Влажный, выразительный инструмент, передававший всю степень ее желания. Казалось, что лишь его член способен утолить ее голод. Полные, сильные губы. Большинство из женщин, с которыми спал Джордж – из всей дюжины, – не начинали с орального секса, а подходили к нему постепенно. Он был для них актом особой интимности. Она была первой, кто проявил подобный интерес и опытность в этом деле: еще один признак нового времени. Позже, когда они уже трахались, она сказала: «Хочу, чтобы ты спустил мне в рот», – и он подумал, может, она так предохраняется? Она могла бы ему все объяснить, но скоро он понял, что она просто тащится от этого, кончает, помогая себе рукой.

– Держи меня за голову и оттрахай мой рот, – попросила она. Когда он был близок к тому, чтобы кончить, она почувствовала это, отстранилась, сказав: «Стой, стой», – и чуть прикусила его, чтобы он поостыл; ее рука метнулась вниз, задвигалась от пальцев до плеча, и она легко касалась его губами, удерживая его на грани, закрыв глаза, затем широко распахнув их, уставилась на его член и снова закрыла, и, когда она была готова, ее голодные губы сомкнулись на нем. Она кончала и сперва раскрыла рот, но вновь сомкнула губы, и ее язык задвигался вокруг головки, быстро, резко, и он кончил вместе с ней. Она хотела его целиком и полностью, втянув его в себя. Ощущение было такое, будто сейчас у него взорвется голова. Потом она поцеловала его, он почему-то знал, что она это сделает, обменяется с ним его же семенем, блестевшим на ее губах. Он чувствовал, какие они скользкие. Она просунула язык глубоко ему в рот. Он принял его, засосав так же глубоко, как и она – его член.

Откинувшись на кровать, он проговорил:

– Это было…

И затих.

– Что? Что это было?

Около минуты он собирался с мыслями:

– Весьма впечатляюще.

– Ну еще бы. – Ее губы все еще блестели. – Давай еще раз.

– Погоди пару минут.

– «Весьма впечатляюще», – повторила она. – Поставлю цитатой на обложку своей книги.

– Лучше вышей на одеяле, – посоветовал он.

Она двинула его кулаком в ребра.

– Ох!

– Так сколько еще ждать? – спросила она. – Я засеку время.

– Теперь я ранен, так что еще дольше.

– Помнишь, той ночью, в день, когда мы встретились, я сказала: «Потом скажу»?

– Помню. Ну и что?

– Увидев тех парней, играющих в баскетбол, я невероятно возбудилась. Вот о чем я хотела тебе сказать. Их кожа, то, как они потели, как двигались. Теперь, когда прохожу мимо, всегда останавливаюсь. Если я буду и дальше здесь жить, точно до ста лет доживу.

«Долбилка» прослужила Джорджу еще пару недель с хвостиком. Посреди утра в понедельник он перегонял ее с церковного праздника в Бронксе, и сцепление «Эконолайна» окончательно накрылось. Он покатился на нейтралке, начал отчаянно переключать передачи в попытках подключить коробку к двигателю. На шоссе I-95 свернуть было почти что некуда, но он сумел выжать из неповоротливого, тяжелогруженого фургона все, что мог, дотянув до травянистой насыпи у обочины, и беспомощно ползущий фургон остановился.