В 1257 и 1258 гг. искали жертв ростовщиков, чтобы возместить им понесенный ущерб из конфискованного у евреев имущества. Только древние синагоги и самое необходимое имущество были возвращены евреям. Но эти гонения, которые организовал Людовик Святой, не носили характера религиозного преследования. Правда, в начале своего личного правления он отдал приказ сжечь Талмуд, ибо, без сомнения, не доверял антихристианскому духу ученых евреев и их каббале. Ордонанс 1269 г. предписывал евреям носить кружок из желтой ткани в четыре пальца диаметром, нашив его на одежду.

Король хотел обратить их в христианство и для этого прибегал к помощи клириков. Из счета одного казначейства 1261 г. известно, что 24 крещеных еврея получили каждый по королевской шкатулке с 14 денье. Их нарекли Луи, Луи де Пуасси, или Бланш, ибо король и королева-мать, несомненно, держали обращенных над купелью. Гийом де Сен-Патю сообщает, что в замке Бомон-сюр-Уаз король велел крестить одного еврея, его троих сыновей и дочь; Людовик, его мать и братья были крестными. Это происходило, вероятно, до 1248 г. В счетах 1256 г. есть раздел «Крещеные евреи». Король повелел подбирать брошенных еврейских детей, крестить их и отдавать на воспитание доминиканцам или францисканцам. Один известный еврей принял христианскую веру и был крещен в баптистерии в Сен-Дени в 1269 г., накануне праздника святого Дионисия. Король стал его крестным отцом. На этой торжественной церемонии присутствовали послы Туниса. И Людовик Святой им заявил, что был готов провести остаток своих дней в темницах сарацин, если бы их государь согласился принять христианскую веру со всеми своими подданными.

* * *

В сокровенном исследовании сердца, столь простого и столь великого, столь близкого к нам по тем вещам, которые его вдохновляли, воспоминания о котором уже стерлись за давностью времен, Жуанвиль является самым ценным проводником, потому что он любил Людовика Святого, был ему верным и почтительным другом и одновременно являлся крупным историком, который сумел рассказать все, что видел.

Вот Людовик Святой наедине со своими детьми: «Прежде чем лечь в постель, он велел приводить к себе своих детей и рассказывал им о деяниях добрых королей и императоров, говоря им, что они должны брать пример с этих людей. И он им рассказывал также и о дурных государях, которые своей роскошью, хищениями и алчностью погубили свои королевства. "И я вам напоминаю сии вещи, – говорил он, – чтобы вы остерегались их, дабы на вас не разгневался Бог". Он велел выучить Часослов собора Богоматери и заставлял их читать его перед собой, чтобы приучить пользоваться Часословами, когда они будут управлять своими землями».

Король доступен, близок, но его уважают, иногда даже чересчур, о чем снова свидетельствует Жуанвиль: «.Король позвал монсеньора Филиппа, своего сына, отца нынешнего короля и короля Тибо, и уселся у входа в свою молельню, и положив руку на землю, сказал: "Садитесь сюда поближе ко мне, чтобы нас не слышали"'. "Ах, сир, – сказали они, – мы не осмеливаемся сесть столь близко к вам". И он мне сказал: "Сенешаль, садитесь здесь". Я так и поступил и сел так близко, что мое платье касалось его. И он их усадил после меня и сказал им: "Вы воистину плохо поступили, сыновья мои, не выполнив с первого раза то, что я вам приказал; и смотрите, чтобы такого больше не было". И они сказали, что больше не будут так поступать».

Больше всех Людовик любил свою дочь Изабеллу, королеву Наваррскую, которую мечтал отдать в монахини. Она не пожелала принять постриг, но с удовольствием принимала подарки, которые посылал отец. «Благословенный король, – рассказывает Гийом де Сен-Патю, – прислал своей дочери Наваррской две или три шкатулки из слоновой кости, а в этих шкатулках был маленький железный гвоздь, к которому были прикреплены железные цепочки длиной в локоть; эти цепочки были в каждой из этих коробочек, и названная королева Наваррская их собрала и порой била себя, о чем она поведала исповеднику в свой смертный час. И благословенный король прислал еще своей дочери пояс из власяницы, шириною с ладонь мужской руки, которым она иногда опоясывалась, о чем тогда же сказала своему исповеднику. И со всем этим благословенный король прислал названной королеве письмо, написанное собственноручно, где сообщал, что посылает ей с братом Жаном де Моном из Ордена францисканцев (тогда бывшего исповедником этой королевы, а ранее – самого благочестивого короля) плетку, закрытую в каждой из шкатулок, как сказано выше, и просит ее в этом письме, чтобы она часто выбивала этими плетьми собственные грехи и грехи своего несчастного отца».

Наставления Людовика Святого своему другу Жуанвилю не менее интересны. На Кипре он ему советовал добавлять воду в вино: «Ибо если бы я не знал этого в молодости и решил разбавлять его в старости, то получил бы болезнь желудка, да так, что никогда не был бы здоров; а если бы я пил чистое вино в старости, то все вечера был бы пьян, а опьянение – слишком скверная доля для храброго человека».

«Он говорил, что мы должны так твердо верить догматам веры, чтобы ни смерть, ни болезнь не заставили нас пойти против них ни на словах, ни в действии. И он говорил, что Дьявол так коварен, что когда люди умирают, он трудится как может, дабы они умерли в некотором сомнении относительно пунктов веры; ибо он видит, что добрых дел, совершенных людьми, он лишить не может, и видит, что они будут потеряны для него, если умрут в истинной вере. А посему надо остерегаться и опасаться этой ловушки, говоря Врагу, когда он насылает подобное искушение: "Поди прочь; ты не совратишь меня", вот так должно говорить. "И даже если ты мне переломаешь все члены, я хочу жить и умереть в своей вере". И сказав так, сражаться с Врагом оружием и мечами до смерти».

«Однажды он призвал меня и сказал: "Вы так тонко мыслите, что я не осмеливаюсь говорить с вами о вещах, касаемых Бога; и поэтому я призвал сюда этих монахов, потому что хочу задать вам один вопрос". Вопрос был таков: "Сенешаль, что есть Бог?" И я ему ответил: "Сир, это нечто столь прекрасное, что лучше и быть не может". "Воистину, – сказал он, – хорошо сказано; ибо ответ, данный вами, написан в этой книге, которую я держу в руках". "Так я вас спрашиваю, – продолжал он, – что бы вы предпочли – стать прокаженным или совершить смертный грех?" И я, никогда ему не вравший, сказал, что предпочел бы совершить их тридцать, чем заболеть проказой. Когда монахи удалились, он позвал меня одного, усадил у своих ног и произнес: "Как вы мне давеча сказали?" И я ему повторил. И он мне ответил: "Вы говорите необдуманно и безрассудно; ибо нет проказы безобразнее, чем пребывание в смертном грехе, потому что душа в смертном грехе подобна дьяволу. Потому-то и нет более гнусной проказы. И воистину, когда человек умирает, он избавляется от проказы тела.

Но когда умирает человек, совершивший смертный грех, он не уверен, простит ли его Господь. Поэтому следует опасаться, чтобы эта проказа не поразила его. Так что я вас прошу, как только могу, хотеть далее, чтобы ваше тело поразила проказа или всякая иная болезнь, чем в вашу душу проник бы смертный грех"».

«Он меня спросил, хочу ли я, чтобы меня чтили на этом свете и попасть в рай после смерти; и я ему ответил, что да. И он мне сказал: "Поостерегитесь же сделать или сказать что-либо, в чем, если все об этом узнают, вы не могли бы сознаться и сказать: я это сделал, я это сказал". И он мне наказал, чтобы я поостерегся опровергать или подтверждать то, что было сказано при мне, хотя это не влечет ни грех, ни убыток, но из жестоких слов рождаются ссоры, в которых гибнут тысячи людей».