седла совершенно целы. Мы держим путь к королеве, — добавил он на тот случай, если оборванцы таят дурные намерения и пожелают упорствовать, — а леди, которую вы видите перед собой, — дочь могущественного герцога, и я никому не пожелал бы сделаться его врагом.

На жалкого незнакомца это, похоже, не произвело никакого впечатления. Он скользнул взглядом по отцу Гэнли, затем по ливреям слуг и с каким-то отчаянием в голосе принялся разъяснять:

— Ах, благородная леди, и вы, пресвятой отец, умоляем вас последовать за нами. Мы не по своей воле все это делаем, так приказал наш господин. И хозяин гостиницы, и кузнец, и седельник отдают ему часть доходов, а он за это позволяет им жить на его земле… Не наша это выдумка, так что умоляем вас послушаться, не то нам приказано захватить вас силой и доставить в Золотой Гриф…

Отец Гэнли испытал настоящий страх — как на грех, напасть все-таки их догнала, а ведь они были так осторожны! Вероятно, сам дух этого графа Ковентри проникает повсюду, от него не сокроешься! Рассуждать дальше не было смысла, повиноваться было бы безумием.

Священник рванул поводья своего коня из рук бродяги, гневно крикнув:

— Эй, люди! На помощь госпоже! Уж с нее-то эти негодяи не получат никаких доходов!

Оборванцы отскочили в сторону и приготовились к бою, выстроившись в боевом порядке против конных копейщиков; тем временем из кустов и укрытий им на помощь выбегали такие же люди в лохмотьях. Несмотря на свой ничтожный и убогий вид, бродяги были хорошо вооружены — ну прямо разбойничья шайка, кем-то обученная. У них были дубинки, кинжалы и секиры, насаженные на длинные древки, заканчивающиеся острием и большим крюком. Ими можно было рубить как топорами, колоть как пиками, а крюками стаскивать противника с лошади.

Так оборванцы и зацепили копейщиков, и потянули вниз. Охранники леди Джейн подняли лошадей на дыбы, а затем, ощетинившись копьями, ринулись на неприятелей. Лошади дам шарахались из стороны в сторону, леди Миллертон от неожиданного толчка упала на землю. Отец Гэнли пытался увести подальше Джейн. Лицо его исказилось от беспокойства, он оглядывался по сторонам, словно надеясь найти защиту, а с его губ сорвался тревожный возглас:

— Пресвятой Боже! Что скажет вас отец, миледи, если я не уберегу вас?!

Обернувшись, он в ярости крикнул слугам:

— Проклятые бездельники! Олухи! Или вы не видите, что творится? Вперед, на защиту госпожи, не то каждый попадет на виселицу за соучастие!

Джейн, с трудом удерживая своего иноходца, произнесла сквозь сжатые зубы:

— Как вы полагаете, святой отец, это разбойники?

— Нет! Простые крестьяне! — с яростью ответил священник.

— Вы думаете, лорд Говард может быть так низок, чтобы заставить своих вилланов заниматься такими делами?

— Лорд Говард способен на все, что угодно, девочка моя. И помоги нам Боже выбраться из этой передряги!

Оборванцев было больше, но победа склонялась на сторону копейщиков. Вдруг трое из людей графа Ковентри, доселе державшиеся поодаль, взобрались на земляную насыпь вдоль дороги и натянули длинные легкие луки. Стрелы в три фута длиной просвистели в воздухе. Две из них пробили кольчугу одного из копейщиков. А бродяги вновь натягивали тетиву.

Это был настоящий разбой. И хотя Англия далеко не благоденствовала, уже давно отец Гэнли не слыхивал о подобном насилии над мирными путешественниками. Случившееся было как гром среди ясного неба. Багровый от гнева, священник следил за происходящим и не в силах был в данную минуту даже молиться.

2

Тем временем придорожная таверна Золотого Грифа — вросшее в землю, старое деревянное здание с красными решетками на окнах и вывеской, раскачивающейся на ветру так, что ее можно было счесть угрозой для проходящего внизу — была полна людей. Совсем недавно сюда заехали отец и сын Говарды со своей ливрейной свитой — точнее говоря, вооруженным отрядом дикарей. Свита эта насчитывала почти сорок человек. Одеты воины были кто во что, но у всех — у кого на плече, у кого на рукаве или груди — был вышит устрашающий черный гриф, выпустивший когти, символ службы Говардам.

Несмотря на разнобой в одежде и вооружении, все эти молодцы слыли отчаянными задирами, храбрецами. И, кроме того, были знамениты своей жадностью, что весьма удручало хозяина таверны. Ведь нельзя было отказать эдакой ораве ни в еде, ни в питье, а пить они были горазды.

Кроме того, приходилось заботиться об их лошадях, и это при том, что сам граф Ковентри имел дурную привычку никогда не расплачиваться за пребывание в харчевне, утверждая, что с трактирщика и того, что ему позволяют жить и торговать на этой земле, должно быть довольно. Для хозяина таверны такие вот гости были сущим разорением, и он благодарил Бог за то, что оба Говарда, по-видимому, не собирались задержаться здесь надолго и должны были вот-вот отправиться в свой замок.

Старый Томас Говард, нынешний граф Ковентри, был в дурном настроении. Впрочем, он вообще редко чем бывал доволен, дела шли из рук вон плохо. Вокруг него, казалось, множились беды и напасти, число врагов росло, а богатства уменьшались. Впрочем, какие богатства? Граф Ковентри был поразительным примером тому, как скверный хозяин может довести до запустения великолепные земли — чуть ли не самые благодатные в Англии.

Было время — и не так уж давно, всего каких-то пятьдесят лет назад — когда графство Ковентри славилось своим благоденствием на всю страну. Оно было небольшое, но удачно расположенное; здесь были чудеснейшие для земледелия почвы. Край этот был знаменит своими солеными, мягкими и нежными сырами, телятиной и породами молочных коров, а эль здесь делали под стать лондонскому или кентскому. Луга были так богаты, что сено продавали в иные графства, а оставшегося хватало, чтобы обеспечивать кормом целые стада овец. Шерсть из Ковентри купцы везли в Сент-Олбанс и Стоурбридж на ярмарку. Здесь, наконец, были небольшие, но цветущие города, известные своими ремеслами.

Все изменилось с тех пор, как новый владелец, Томас Говард, в 1422 году вступил во владение графством. Молодой, но уже славный рыцарь, он семь лет сражался во Франции с Генрихом V, а после смерти отца решил сменить военное поприще на мирную жизнь. Надо сказать, что даже среди того множества баронов, смотревших на войну как на грабеж и обогащавшихся в результате сражений,

Томас Говард выделялся своим поистине дьявольским необузданным нравом. Он был неуживчив, сварлив и желчен сверх всякой меры. Любовь к хорошей драке и сила были его единственными достоинствами. И его появление в графстве было подобно