Разглядев эти возы, Квамма протяжно свистнул и ухмыльнулся:

— Не сесть ли нам на циновку трапез, мое счастье? — сказал ягуар обезьяне. Я — с краю, а ты — в почетном месте, посередине, на блюде… — Он повернулся к Аскаре. — Ну, что будем делать, старый койот? С блюда нам, кажется, не слезть!

Аскара, пребывавший последние дни в непрестанном возбуждении, теперь успокоился; похоже, вид врага был для него лучшим лекарством.

— План прежний, — сказал он, лаская потертую рукоять меча.

— У твоих людей большие самострелы, значит, будете прикрывать фланги. Ты — с юга, а этот твой Орри — с севера. Его кентиога знатные стрелки; вот пусть и стреляют, и чтобы ни один из дерьмодавов не ушел! Со мной будет три сотни человек, у тебя и у Орри — по полторы, а сотню оставим в запасе… — Аскара нерешительно взглянул на Дженнака: — Может быть, мой наком, ты примешь команду над резервным отрядом?

Дженнак оторвался от созерцания вражеских орд. На этот раз он был облачен в полный доспех: плотная куртка, панцирь с шипастыми наплечниками, набедренники и высокие сапоги с остриями на носке и пятке. Костяной шлем, упрочненный широкими стальными полосками и увенчанный головкой сокола, казался отлитым из серебра; предплечья охватывали боевые браслеты, пояс из гладких стальных пластин стягивал талию. В этом снаряжении Дженнак походил на статую из кости и железа — как и Грхаб, стоявший рядом.

Вытянув руку, он коснулся плеча Аскары:

— Боец в доспехе стоит десяти воинов, а здесь всего двое таких — я и мой наставник. Мы будем биться на валу, санрат.

— Но…

— Хайя! Я сказал! — В голосе его проскользнули властные отцовские нотки, и Аскара склонил голову.

— Тогда больше не о чем толковать, — буркнул он, ожидающе поглядывая на своего накома.

— Внезапно Дженнак сообразил, что тут, в Фирате, он — старший, и воины ждут напутственного слова от потомка богов. Клинки его будто бы сами собой вылетели из ножен, и с губ сорвалось:

— Одисс! Одисс! Во имя Шестерых!

— Да свершится их воля! Да будет с нами их милость! — прошелестело над маленькой крепостью.

Квамма сбежал с вала, свистом и движениями рук направляя дополнительные тарколы к южной и северной стене. Сотня копейщиков осталась у цистерны и колодца, на маленькой площади, куда выходили дверные проемы четырех бараков; Дженнак разглядел и трех солдат, что охраняли Вианну. Свидятся ли они сегодня? — мелькнула мысль. Затем он повернулся к шеренгам наступавших тасситов и забыл о девушке.

Средний отряд продвигался к крепости неторопливо и был еще недосягаем для стрел; над фланговыми же колоннами вдруг прокатился знакомый протяжный клич — «Хар-ра! Хар-ра!» — и тысячи всадников сорвались с места. Дженнаку почудилось, что под ударами раздвоенных бычьих копыт загудела земля; два бурых мохнатых потока накатывались справа и слева, будто мутные воды из болот Серанны в сезон дождей. Огромные головы скакунов были опущены, рога уставлены вперед, бока, покрытые клочьями свисавшей до земли шерсти, вздувались, подобно кузнечным мехам, широкие лбы таранили воздух. В них, в этих огромных и яростных чудишах, самых крупных из тварей Срединных Земель, не было ничего величественного, благородного, внушающего восхищение или восторг; одна сокрушительная мощь, покорная детям Мейтассы. Бурым ураганом мчались они по равнине, подминали кустарник, вытаптывали травы, и казалось, что эту лавину не остановят ни реки, ни горы, ни крутой склон насыпи.

«Почему Провидец дал им эту злую силу? — мелькнуло в голове у Дженнака. — Лучше бы научил копать колодцы, сеять маис и разводить сады…» Но, быть может, не все находилось во власти бога, даже такого мудрого, как Мейтасса. И боги вынуждены применяться к обстоятельствам… Дженнак припомнил побасенку Унгир-Брена — о том, как Одисс Хитроумный искушал вождей кентиога, — и покачал головой.

Хирты — не меньше двух тысяч всадников — ворвались в проход меж речным берегом и южной стеной форта. Теперь Дженнак слышал низкий глухой непрекращдющийся бычий рев — первые скакуны поранили ноги и бока о колючки тоаче и теперь оседали вниз, на крупы, или вертелись волчком, не слушаясь понуканий наездников. Вдруг к этим громыхающим звукам добавилось жужжание стрел, и рев стал еще яростней; мудрый Квамма распорядился целить не в воинов, а в бычьи ляжки, лбы и шеи. Умелый солдат мог выпустить стрелу из арбалета за время трех вздохов, а люди Кваммы были достаточно опытны и хладнокровны — и, вдобавок, вооружены большими самострелами. Снаряд, выпущенный из такого оружия, не терял убойной силы на расстоянии четырехсот шагов, а в двухстах пробивал насквозь толстые бычьи черепа, которые и топором не всякому под силу расколоть. Вскоре от южного вала до реки громоздились бурые туши, неподвижные или бешено молотившие воздух ногами; одних быков поразили стрелы, другие корчились, подыхая от яда колючих кактусов. Пробраться сквозь этот заслон верхом было совершенно немыслимо, и уцелевшие хирты, остановившись, с гневным воем принялись пускать стрелы.

Что творится на севере, Дженнак не мог разглядеть — как и во время первого нападения, он выбрал позицию около юго-западной вышки. Северный проход был чуть поуже, зато и нападающие казались более искусными воинами — они скакали по двое на гигантских быках, первый всадник правил и прикрывался большим кожаным щитом, второй стрелял. У них были высокие прически и пышные уборы из перьев степных коршунов, но к какому Клану относятся эти бойцы, к себрам или кодаутам, Дженнак не знал. Иллар, лазутчик, который мог бы разъяснить сей вопрос, остался с Аскарой в противоположном углу маленького укрепления и сейчас, очевидно, состязался в меткости с Орри Стрелком.

Но главное было впереди. Хоть воинский опыт Дженнака измерялся немногими днями, он понимал, что тасситы жаждут не только прорваться в долину, к тракту, ведущему на восток, но и сковать боем часть гарнизона Фираты. Сейчас добрая половина ее защитников, не жалея сил, пыталась удержать проходы, и он надеялся, что искусные стрелки Кваммы справятся с этим, положив среди зарослей кактуса и хиртов, и кодаутов с себрами, и их рогатых скакунов. На вершине рукотворного холма, за бревенчатой изгородью, люди Кваммы были почти неуязвимы для тасситских стрел и бумерангов — и совершенно бесполезны, когда в атаку на западный склон ринется самый крупный из вражеских отрядов.

До отанчей и их повозок оставалось уже не более трехсот шагов, и, повинуясь команде Аскары, стрелки принялись за дело. Над стеной теперь царили вкрадчивый шорох шерстяных рукавиц, скользивших по упругим стержням, отрывистые стоны тетив и визг метательных снарядов; иногда раздавались крики и ругань тарколов, подбодрявших своих бойцов. Барабан на сигнальной вышке перестал греметь — видно, донесение было окончено, — и за спиной Дженнака слышался лишь негромкий металлический перезвон и гул голосов: топтавшиеся у колодца воины резерва обменивались впечатлениями.

Тасситский отряд перешел на рысь, потом в галоп, не слишком быстрый, чтобы телеги поспевали за всадниками. Стрелы одиссарцев производили изрядное опустошение в их рядах, но атакующих было слишком много; пестрой волной они прихлынули к краю рва, забрасывая его мешками с землей. Затем поверх легли сколоченные из досок помосты, передние воины спешились и, прикрываясь большими щитами, выставив вперед лестницы, бросились к валу. Не менее трех тысяч, прикинул Дженнак; и еще столько же остались в седлах, забрасывая защитников крепости потоком стрел. Он обнажил клинки; их тяжесть и холодный блеск вселяли уверенность.