— С ними — никаких, — подтвердил Дженнак. — Я потолкую с их вождем, с тем, кто носит перья белого сокола. Он человек светлой крови.

— О! — Брови Аскары изогнулись, точно два тасситских лука. — То-то мне показалось, что кожа у него посветлее, чем у остальных дерьмодавов… Конечно, двое светлорожденных могут потолковать! Нас бы он и слушать не стал.

— Не стал, — мрачно ухмыльнулся Квамма. — Ну и что? Толкуй хоть до месяца Ветров, это дела не изменит! Всякому ясно, что мы по самые брови сидим в бычьей заднице!

— Вот тут ты не прав, Квамма, — заметил Дженнак. — Нам не надо толковать до месяца Ветров, ибо брат мой Джиллор доберется до Фираты гораздо раньше. — Он заметил одобрительную улыбку, скользнувшую по лицу Грхаба, и приободрился. — Попробуем выиграть время и вступим в переговоры за день до новой атаки. Вы, Квамма и Аскара, вы оба опытные воины. Так скажите, когда ее ждать?

Санраты переглянулись, потом в сотый раз оглядели тасситский стан, широким полумесяцем раскинувшийся в степи. Оттуда доносился надсадный рев быков, грохот и стук; десятки повозок, уминая огромными колесами трапы, подвозили неошкуренные древесные стволы с ближайши холмов. Можно было поставить птичье перо против серебряного чейни, что у пожирателей грязи скоро будет по две лестницы на каждого защитника Фираты.

— Пожалуй, завтра они еще будут рубить деревья, а не наши головы… и в День Орла тоже… — Квамма покосился на Аскару. — Как ты считаешь, шелудивый койот?

— Ты прав, толстый керравао. Ударят в День Сокола или в День Попугая… Куда им спешить? Про войско накома Джиллора они не знают, зато догадываются, что у нас мало воды. Один жалкий колодец на пять сотен здоровых и полсотни раненых! Ясно, лучше подождать, пока мы не ослабеем от жажды, пока не будут готовы лестницы, и помосты, пока боги не отступятся от нас.

— Чтоб Сеннам завел тебя во тьму! — Квамма с возмущением сплюнул. — Разве боги могут от нас отступиться?Они всегда на стороне правых! В Книге Повседневного сказано: тот, кто обороняет свой очаг, подобен благородному соколу, нападающий же…

Дженнак оставил их препираться у частокола и спуститься вниз. Ему внезапно захотелось взглянуть на Вианну, убедиться, что с ней все в порядке, что она по-прежнему хлопочет в хогане раненых. Темные подозрения Грхаба были здесь ни при чем; он не верил, что кто-то из воинов может причинить вред женщине наследника. Он просто хотел ее видеть.

И мысли о ней были куда приятнее дум о предстоящей встрече с потомком Мейтассы.

* * *

Дженнак натянул сапоги, потом облачился в тунику; простеганная полотняная ткань обтягивала грудь, словно рыбья кожа. Вианна, приподнявшись на локте, следила за ним тревожными глазами.

Он приладил набедренные щитки и застегнул ремни. Нижний край изогнутых овальных пластин, сделанных из панцирей молодых черепах, прикрывал колени, верхний почти доходил до ягодиц; вдоль каждой тянулось два прочных стальных гребня, защищавших от рубящего удара клинком или топором. Ноги Дженнака напоминали теперь забранные в кость, кожу и металл колонны; казалось невероятным, что под этой скорлупой скрывается мягкая и уязвимая плоть.

Воинский доспех меняет человека, думал молодой наком, застегивая пояс. Нагим он беззащитен как червь, но в доспехе, с шипастыми браслетами на запястьях, с клинком и копьем становится опасным, как ягуар. Обнаженный, жаждет любви; покрытый железом и костью, несет гибель. Две стороны одного целого, нерасторжимые, точно лезвие и рукоять меча. Защелкнув боевые браслеты, он взялся за панцирь. На его отшлифованной поверхности чистым серебряным цветом сияли стальные накладки, у левого плеча был искусно гравирован маленький сокол с полуоткрытым клювом, посередине доспех усиливал круглый щиток с острием. Привычной тяжестью панцирь лег на спину и грудь, полотняная туника под ним зашелестела. Дженнак кивнул Вианне:

— Помоги, чакчан.

Она торопливо вскочила, принялась затягивать шнуровку; тонкие пальцы девушки скользили по гладкой холодной кости. Тут, в Фирате, ее возлюбленный носил не ласкающие кожу шелковые шилаки, а воинскую сбрую; облачение же в боевой наряд ничем не напоминало прежние милые игры, которые они затевали по утрам в своем хогане.

Дженнак поднял наплечник, топорщившийся шипами, словно выпуклая спина краба. Края его выдавались над плечами, делая их еще мощней и шире, высокий ворот прикрывал шею и затылок, вниз свисали ремни, похожие на бурые ленты водорослей, — их полагалось закрепить в кольцах, приклепанных к панцирю. Когда Вианна справилась с этим, он перебросил крест-накрест перевязи с мечами и взял в руки шлем, увенчанный головкой сокола.

— Сейчас я его не надену, — Дженнак сунул шлем под мышку, прижав локтем. — Достань белые перья. Тасситач должно быть ясно, кто желает говорить с их вождем.

Когда Вианна, привстав на цыпочки, водрузила ему на голову убор из соколиных перьев, Дженнак почувствовал слабый запах меда и цветов — тот же самый, что окутывал его ночами, едва они опускались на ложе. Здесь, в осажденной крепости, где воды хватало лишь на то, чтобы смочить горло, от тела его возлюбленной все еще струились ароматы благословенной Серанны. Это казалось чудом, но это было так; женская тайна, которую не постичь мужчинам, предпочитающим лить воду в жадные глотки, а не на кожу.

Да, пахло от нее по-прежнему приятно, но лицо осунулось, а под глазами залегли темные полукружья теней. Дженнак, погладив девушку по щеке, вздохнул.

— Не надо было брать тебя сюда, Виа…

Она отмахнулась, легким движением руки взбила пышный султан перьев.

— Ах, мой повелитель, ты снова говоришь пустые слова, а они бесполезны, как молитвы, в которой просят богов о милости. Разве я не счастлива? Я тут, рядом с тобой, дни мои полны, и этого никто не изменит… ни боги, ни люди, ни… — Она внезапно смолкла и подтолкнула его к выходу. — Ну, иди, мой зеленоглазый! Грхаб ждет тебя.

«Что ж, верно, — думал Дженнак, шагая вслед за своим телохранителем к валу. — Все верно! Ты здесь, со мной, и этого никто не изменит — ни боги, ни люди, ни арсоланка, с которой мне придется когда-нибудь разделить ложе. Ибо прошлое неподвластно даже Мейтассе!»

Он поднялся к частоколу, где уже поджидали санраты, и махнул рукой. На вышке грохнул барабан; сообщение передавалось закрытым кодом, что применялся обычно для связи между Великими Очагами. И в Фирате, и во всем тасситском лагере понять его могли лишь два человека — тот кто начертал на клочке бумаги условные значки, и тот, кто внимал сейчас их воплощению в звуки. Они складывались в гулкую рокочущую мелодию и служили таким же ясным и неопровержимым свидетельством происхождения Дженнака, как его зеленые глаза. Равный желал говорить с равным.

Ему пришлось ждать не более трети кольца. От шеренги тасситских палаток отделилось темное облачко, поплыло над выгоревшими травами, распалось на маленькие фигурки всадников; приблизившись на сотню шагов, они замерли — словно стая птиц на бурых валунах. Потом один из степных воинов поднял древко с бычьими хвостами и помахал им в воздухе.