Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гриша! – Она вынырнула из задумчивости и вскочила с ротангового кресла. – Ну что там?
– Там тоже кто-то побывал.
– Воры?
– Не знаю. Непохоже, чтобы что-то пропало. Может, пойдем в дом?
– Нельзя. Меня просили побыть здесь, там работают полицейские.
Женя казалась напуганной. У Григория заболело в груди.
– Тогда давай посидим здесь, родная. Я тебе кое-что расскажу…
Глава 6
Секрет старой бойни
– Сы! Сы-ы! – шипел Ваня-дурачок, вцепившись обеими руками в перила Нового моста.
По подбородку текла слюна, она же пузырилась на губах. В глазах стояли слезы. Он смаргивал их и продолжал напряженно всматриваться в дорогу, смело убегавшую на противоположный берег реки. Никаких машин – ни синих, ни зеленых, ни белых. Никакого ужасного «нельзя», кроме испуганного маминого. Но он по-прежнему боялся. До слез, до икоты, до тошноты. Не разумом, но почти звериным чутьем Ваня понимал: нужно спешить. Ходить быстро-быстро, так, что потом заболят ножки и он станет хромать, как… Новый приступ страха скрутил живот.
– Сы! – отчаянно выкрикнул Ваня в блеклое небо и погрозил ему слабым кулаком.
Что-то изменилось вокруг, и он удивленно уставился на свои ноги. Топ, топ. Загребая носками кедов внутрь, они медленно шли по мосту. Ваня раскрыл рот. Разжал пальцы рук, из-за которых почти падал, отклоняясь назад все сильнее, выпрямился и вдруг широко улыбнулся.
– Гы! – сорвалось восхищенное со слюнявых губ.
Ноги не слушались ни маму, ни Ваню. Они не боялись!
Растопырив пальцы ладонями кверху и время от времени пожимая плечами, Ваня-дурачок быстро семенил через Старый поселок к сгоревшей ферме. В самом конце улицы Ленина, за перекрестком, от которого дорога уходила в сторону деревни Березняки и дальше через поля к большому шоссе, он присел на корточки и погладил сначала левый, а потом и правый кед.
Врач-дефектолог, наблюдавшая Ваню последние несколько лет, упала бы в обморок от такой осмысленности действий, но ее рядом не было, а Ваня поднялся и снова засеменил вперед. Со стороны могло показаться, что худой сутулый парень просто натер пятки, но очень спешит куда-то по хорошо знакомой дороге.
Несмотря на жару, на нем была серая спортивная куртка, рукава которой едва доставали до середины предплечий, а карманы распухли от содержимого. К тому же это содержимое было то ли мокрым, то ли жирным, и ближе к резинке с обеих сторон от расстегнутой молнии расплывались темные пятна.
Никем не замеченный, дурачок миновал остатки фермы и двинулся дальше, к старой бойне. Нырнул в заросли малины, точно в лаз, протоптанный за долгое лето, и, выбравшись к пролому, позвал: «Сы! Сы!» – что на его собственном языке означало «собака». Имен Ваня давать не умел, но эта собака была особенной, и ее звали именно Сы. Если бы он умел писать, то записал бы это слово с большой буквы.
Вокруг царила тишина. Из пролома не доносилось ни звука, ни шороха. Ваня торопливо засунул руки в карманы и выгреб объедки: кости вареной курицы с остатками жил и кожи, шкурки от колбасы, полгорбушки батона, раздавленное и размякшее яйцо всмятку…
– Сы? – позвал он снова и полез внутрь разрушенного здания.
За грудой кирпича, превратившейся в поросший мхом холм, собаки не было. В темной щели под пластами проржавевшей железной кровли никто не пищал и отвратительно пахло. Ваня сморщился, но не отступил и по плечо засунул туда длинную руку. Нащупав что-то мягкое, пушистое, потянул наружу… и с криком отполз в сторону, не замечая, как трещат и рвутся на коленях брюки. Распухшее, уродливое неподвижное тельце, покрытое рыжеватым мехом, лежало неподвижно. Маленькая мордочка скалилась острыми зубками, язык почернел, глаза затянуло мутной пленкой.
– Сы? – в ужасе позвал Ваня, но собака так и не появилась.
Тогда он скорчился возле длинной железной балки и заплакал. Горько, обиженно, размазывая по лицу слезы жирными от объедков руками.
* * *
Галина Охрипова сбилась с ног, разыскивая сына. Ведь отлучилась совсем ненадолго – до рынка добежала, и сразу обратно, а Ваня куда-то исчез. Кто-то видел, как он шел к реке, но там его не оказалось. Не было и за домами на холме, где он любил наблюдать за стрекозами. Не было ни у кого из соседей – время от времени некоторые привечали несчастного парня, угощали печеньем или пирожком.
В очередной раз обежав весь длинный двор Панелек, Галина присела на скамейку перед своим подъездом, тихие слезы застилали глаза. Женщина поникла, опустив на колени подрагивающие, шершавые от стирок дешевыми порошками руки, и вся усталость последних лет вдруг тяжело навалилась ей на плечи.
– Не могу, – прошептала она, ни к кому не обращаясь. Да и не было вокруг никого.
Вся жизнь – горькая, нескладная – пролетела в голове за считаные минуты бессилия и слабости.
В давнишнем пожаре Галя потеряла всю семью: маму, новорожденного братика, отца, который был в поле и чьих останков даже не смогли отыскать. Ее взяла к себе двоюродная отцовская сестра, немолодая и одинокая. Как Галина потом узнала – сама она почти ничего не помнила лет до пяти, – после того, как ее вытащил из огня отец Лидии, она три года не разговаривала, хотя слышала и понимала все, что ей говорили. Только иногда нападал ступор, и она часами могла смотреть в одну точку, ни на что не реагируя. Тете пришлось непросто, она не выдерживала и частенько срывалась на Галю – кричала и даже шлепала. Но к семи годам девочка оттаяла и в первый класс пошла вместе с ровесниками, в новую, только что открывшуюся в поселке школу. Училась плохо, до восьмого класса дотянула кое-как и уехала в район учиться в ПТУ, на повара. К тому времени она была такой, как все подростки, – веселой и полной надежд на прекрасное будущее, хотя время уже было непростым. Возвращаться в Малинники Галя не собиралась. Встретила в районе Николая, будущего мужа, который был на пять лет старше, и думала уехать с ним в город, но судьба распорядилась по-другому. Тяжело заболела тетя, и Галя с Николаем приехали жить в поселок. Коля нашел работу на строительстве теплиц, они поженились, и в год, когда скончалась тетя, у них родился Ванечка.
Диагноз сыну поставили не сразу, зато