подвижек в деле Ники Бойко. Жизнь поселка вошла в привычную колею, и Дима испытывал глухую тоску от того, как быстро затягиваются раны в человеческой памяти.

– Сынок, вареники с картошкой будешь? – спросила мама, когда он, посвежевший, вышел в коридор.

– Съел бы целую кастрюлю, – честно признался голодный до невозможности Дима.

– Тут звонила Галя Охрипова, – осторожно сказала мама, поставив перед ним полную миску больших, желтых от растопленного масла вареников.

– У? – с полным ртом промычал Дима.

– Просила зайти, когда будет время.

– Угу, – кивнул он.

Настроение стремительно улучшалось. Даже то, что ей опять названивали, не вызвало у него обычного раздражения.

Глава 7

Дурное семя

До пожара кладбище находилось за границей поселка, левее моста. Его так никуда и не перенесли, и теперь оно краем вползало на выгоревшие когда-то участки.

Григорий и Женя медленно шли по пыльной грунтовке мимо облезших оградок, скамеечек и однотипных железных пирамидок надгробий. Дальше, на холме, начинался частокол крестов – там были могилки еще с тех, допожарных времен. Нику похоронили рядом с Зоей и Семеном, это ему сообщил местный участковый. Григорий впечатывал в теплую пыль тяжелые шаги, думая о том, что судьба никогда не успокоится на его счет. Поддавшись внезапному порыву, он притянул к себе тонкую фигурку жены, словно пытался оградить от невидимых бед. Она напряглась и подняла голову, вытягивая наружу зажатый телами букет.

– Гриша, ты что?

– Ничего, – ответил он, но объятия не ослабил.

Казалось, что дорогу к Зоиной могиле он забыть не в состоянии, но кладбище разрослось, и в конце концов Григорий остановился, растерянно оглядываясь. На пригорке кто-то копошился между могилами.

– Постой, Женюшка, я спрошу. Думал, сами найдем, а что-то не вижу…

– Иди, – печально улыбнулась жена.

Она поддерживала его всю эту безумную неделю, выслушивала покаянные излияния и не давала окончательно провалиться в черную яму вины.

Петляя между надгробиями, Григорий двинулся к полной женщине в траурной косынке, но, не дойдя нескольких шагов, замер, пробитый навылет болью узнавания.

Это было то самое место, где похоронили жертв пожара. Тридцать девять одинаковых пирамидок… Кусты сирени и оградки, клумбы и скамеечки сделали участок неузнаваемым с первого взгляда. Услышав шаги, женщина обернулась от свежего холмика, засыпанного огромными бордовыми георгинами. В изголовье стоял деревянный крест с фотографией юной девушки, а по бокам холмика были могилы Зои и Семена Зинчук.

Григорий в упор смотрел на женщину, не в силах пошевелиться. Лида совсем не была похожа на Зою, скорее – на его мать, такую же грузную и полногрудую. Только глаза… Глаза у нее были Зоины.

– Потерялись? – просто спросила она.

– Во времени, – с трудом заставил себя ответить Григорий, тиская в руках цветы и не замечая, как шипы впиваются в кожу.

Она стряхнула землю с рук. Нежным, материнским прикосновением огладила перекладину креста, будто живую, и вздохнула.

– Лидия? – решился Григорий.

– Да. – Она нахмурилась.

– Вот, – он протянул ей цветы – восемнадцать пунцовых роз, – это для Ники.

– Вы ее знали? – удивилась женщина.

«Лидия! Это – моя дочь!» – Григория прошиб пот.

– Я знал Зою, вашу маму. И вас… в детстве.

Чтобы скрыть волнение, он повернулся к дороге и махнул Жене рукой. Она подошла и отдала ему второй букет. Григорий присел перед ухоженной могилкой Зои и положил цветы. Время перестало существовать. Исчезла недоумевающая сорокалетняя женщина, так похожая на его мать, исчезла молодая красивая Евгения. Остались только они – Григорий и Зоя.

– Здравствуй, Зоенька. Видишь, как оно все получилось… Мы с тобой переступили черту, и нет нам прощения. Но ты меня все же прости. Я не смог. Не успел. И он не смог. Прости нас обоих.

Григорий погладил глянцевый овал фотографии и повернулся к жене и дочери:

– Лидия… Семеновна. Нам бы поговорить…

После его признания между ними повисла оглушительная тишина. Григорий Стрельников смотрел в лицо чужой, измученной страшной потерей женщины и видел только глаза, покрасневшие от долгих слез, но не потерявшие внутреннего света, – глаза своей первой любви. Глаза дочери, перед которой навсегда останется виноватым.

– Не верится, – наконец смогла выговорить Лидия. – Что же вы столько лет молчали?

Григорий пожал плечами. Уж на этот вопрос ответ у него был:

– А разве я был тебе нужен?

Лидия зачем-то обвела глазами кладбище, задерживая взгляд то на крестах и надгробиях ниже по холму, то на одинаковых памятниках тем, кто погиб при пожаре, и остановилась на осыпанном цветами холмике.

– Пожалуй, что и нет, – кивнула, соглашаясь. – И прежде я в вас не нуждалась, а теперь, – она махнула рукой, – и подавно. За то, что к могилке пришли, – спасибо, а большего вам уже и не сделать. И не хочу я, чтобы в поселке кто-то знал, что мы вроде как родня. Не нужно это.

* * *

Звонок застал Григория врасплох. Они только успели попрощаться с Лидией и спускались к машине.

– Слушаю, Яша, – пропыхтел Григорий. Ему было нехорошо.

– Гриш, у нас беда.

Такого голоса у Якова он не слышал никогда, даже в девяностых, когда беды – настоящие, реальные и грозящие реальными смертями – случались с ними не раз и не два.

– Что стряслось? – выдохнул Григорий.

– Станислав…

Забравшись в салон микроавтобуса, в его кондиционированный прохладный уют, Григорий подтолкнул замолчавшего друга:

– Ну, что он еще натворил?

Зная, как Яков относится к его сыну, паниковать Григорий не спешил. Усталый, с начисто опустошенной душой после долгой беседы с Лидией, он спокойно ждал ответа.

– Стас был в Малинниках в день убийства.

– Как?

Григорий увидел в затемненном стекле отражение собственного лица: отвисшая челюсть, вытаращенные глаза.

– Я виноват. Это я, Гриша, – упавшим голосом сообщил Яков. – Я сказал ему, что ты поменял завещание в пользу девочки… Прости меня. Я не думал, что он… Но это не он! Он не убивал. Я говорил с ним. Он не мог. У него сильнейшая ломка. Он подсел на героин…

Слишком. Это было уже слишком. Принять сказанное по отдельности, разобраться и решить, кого и как наказать, – это он еще мог, но вот так, все вместе… Григорий посерел лицом и молча завалился на бок. Трубка выпала из ослабевших пальцев и кричала голосом испуганного Якова из-под сиденья. Женя вспорхнула встревоженной птицей и обняла-потащила наверх, обхватив руками и защищая от всех и вся…

Он пришел в себя в гостевом доме усадьбы. В спальне, под крышей. Рядом сидела незнакомая женщина в белом. Женя стояла у окна, залитая закатным светом, и зябко обнимала себя за плечи. Она выглядела безликим силуэтом с картины, вписанной художником в полукруглую раму.

– Что случилось? – приподнялся Григорий.

Нигде не