– А почему в минуту опасности она не обратилась за помощью к своему мужу, Уотсон? Зачем писать нам? Почему муж не отошлет ее в безопасное место? Что-то тут не сходится.

– Он может быть где угодно, например путешествовать по делам бизнеса.

– Резонное возражение, Уотсон. Приятно видеть, что вы не отстаете. Но что это за муж, которого деловые интересы способны удержать вдали от жены, когда ей грозит опасность? Я снова спрашиваю: где этот муж, если он не мертв?

– Положим, они разведены! – торжествующе объявил я. – Муж не хочет больше иметь с ней дело, поэтому она вынуждена одна противостоять своей беде, в чем бы та ни заключалась.

– Вы рисуете яркую картину, доктор. Я мог бы добавить в пользу вашего возражения, что и после развода леди вправе называться фамилией мужа. Поздравляю, старый друг! Похоже, сон стимулирует ваши умственные способности.

Услышав эти комплименты, я почувствовал острое удовольствие, которого не испытывал уже целый год.

– Значит, вы согласны с моим заключением, Холмс?

– Ни в коей мере. Вы полностью заблуждаетесь.

– О…

– Но вы, определенно, ухватили суть моего метода – рассмотреть все вероятные объяснения, чтобы выбрать единственно возможное. Однако вы по-прежнему слишком нерешительны в своих выводах. Если эта женщина разведена, как вы предполагаете, она наверняка озаботилась тем, чтобы добиться содержания от бывшего мужа. Тогда почему она вынуждена писать незнакомым людям на порванной бумаге скверными чернилами?

Я откинулся на спинку сиденья, побежденный. После почти пятнадцати лет тесного знакомства мне следовало больше доверять логике друга. Но полагаю, я бы никогда в полной мере не оценил чудо его дарования, если бы всегда принимал на веру, без возражений все его выводы. Однако его меткие наблюдения заставляли меня разочароваться в собственных способностях. Я желал блеснуть перед Холмсом демонстрацией дедуктивного метода, но не смог внести стоящий вклад в расследование. Когда я это обдумал, мне в голову пришла одна мысль.

– Подождите, Холмс! – сказал я. – Вы говорите, что эта женщина бездетна. Думаю, я понимаю ваши аргументы: будь у нее дети, она наверняка отослала бы их подальше, чтобы не подвергать риску, и как любящая мать страдала бы от разлуки с ними, о чем не преминула бы упомянуть.

Холмс только кивнул в ответ.

– Но разве автор письма не может быть пожилой дамой, чьи дети уже выросли и оставили дом? Я знаю, чт́о вы собираетесь возразить. Взрослые дети пожелали бы защитить свою мать, как муж – жену. Но что, если у нее только дочери и нет сыновей? Конечно, она бы не подвергла их опасности.

Холмс слегка застонал, как будто испытывая неудобство.

– Насколько понимаю, доктор, вы основательно потрудились, осваивая мой метод, пока меня не было в Лондоне, так?

– Да, но в основном развлечения ради и лишь в той мере, в какой позволяли мои скромные возможности, – ответил я.

– Тогда меня разочаровывает, что вы не изучили мои заметки о науке исследования доказательств. Вы помните загадку Рейгейта?

– Дело, в котором был замешан местный сквайр?

– Сквайры, Уотсон. Без сомнения, ваша неспособность запомнить такие существенные детали объясняет, почему вы не удосужились познакомиться с моими исследованиями почерка. Возраст женщины можно установить по нему столь же точно, как и мужчины. Эта женщина хотя и не первой молодости, но все же еще очень далека от инвалидного кресла. Есть страсть в ее «Д» и сила в ее «Т». В последние три года я расширил мои изыскания и включил в них множество разных языков и алфавитов. Поэтому я считаю, что моя монография по данному вопросу нуждается в некотором пересмотре. Возможно, я захочу, чтобы вы внесли в нее поправки, когда будет подходящее время, Уотсон.

Сказав это, он закрыл глаза и оставался без движения, пока мы не приехали. Я попробовал снова задремать, но обнаружил, что не способен расслабиться. Не позволит ли мне ожидающая нас тайна, спрашивал я себя, доказать Холмсу, что за последние три года мое умение выросло и я вправе претендовать на роль его равноправного партнера?

Памятуя замечание Шерлока Холмса о пошатнувшемся финансовом состоянии миссис Картнер, я полагал, что она ныне обретается в скромном сельском коттедже, какой нередко рисовали в своем воображении мы с Мэри, обсуждая, где поселимся, когда я оставлю медицинскую практику и удалюсь на покой. Филд-хаус оказался, однако, довольно большим строением, которое в старые времена, без сомнения, посчитали бы огромным. Впрочем, высадившись из экипажа, мы обнаружили, что здание обветшало и давно требует ремонта. Какое-то вьющееся растение, полностью засохшее, покрывало б́ольшую часть фасада. Разглядывая его, я неожиданно приметил беспокойное движение за одним из окон.

– Вижу, Уотсон, – сказал Холмс, прежде чем я успел обратить на это его внимание. – Будьте настороже. Должен признаться, я начинаю испытывать опасения. Не стоило просить вас сопровождать меня сюда.

– А если бы меня тут не было, кто знает, что могло бы случиться с вами? – возразил я, пока мы медленно подходили к парадной двери, осторожно ступая по гальке, хрустевшей под нашими ботинками.

– Вы забываете, Уотсон, что я уже был мертв. Этот опыт наполняет ощущением свободы.

Холмс решительно постучал в дверь. Должен признать, я не разделял его решимости. Через мгновение дверь приоткрылась на несколько дюймов, достаточных, чтобы я разглядел фигуру мужчины, загораживающего нам вход. Я различил мало деталей, кроме тех, что он был коренастого телосложения и ростом на дюйм или два ниже меня.

– Кто вы, джентльмены, и какова цель вашего визита? – прорычал он.

– Не такого приема я ожидал, Уотсон, – заметил детектив, намеренно игнорируя угрозу, прозвучавшую в тоне мужчины.

Вспомнив непредсказуемый характер его недавнего визитера, я подумал, что ему следовало бы вести себя не столь бесцеремонно.

Между тем из глубины дома послышался ровный женский голос:

– Довольно, Питер. Вы Шерлок Холмс?

Холмс снял дорожную кепку:

– Да, мэм. А это мой друг, доктор Уотсон.

Не видя обращавшуюся к нам особу и ощущая некоторую неловкость, я по примеру Холмса снял шляпу. Нас обыскали, хотя я и не понял, с какой целью.

– А вы похожи на ваши снимки, мистер Холмс.

– Мне многие это говорят, миссис Картнер, Но справедливости ради надо отметить, что доктор похож больше меня.

– Вы носите усы, доктор?

Я был поставлен в тупик этим замечанием и, по-прежнему чувствуя себя несколько глупо, просто согласился с тем, что у меня и впрямь есть усы.

– Мне всегда было интересно, есть ли они у вас в действительности, – сказала она. У нее был низкий приятный голос, но в нем слышались какие-то странные ноты. Возможно, страх, предположил я. – На журнальных иллюстрациях к вашим рассказам вы везде с усами, но они ни словом не упоминаются в тексте.