— Мысль недурна… к тому же принудительная мера, которой подвергнется наш друг, будет непродолжительна. Что касается наших друзей индусов, то мы нарядим их в богатые костюмы, которыми я уже снабдил их, и выдадим их перед населением Пондишери за богатых навабов с Малабарского берега, севших к нам в Цейлоне вместо почетной свиты. Наш приезд на этой шхуне легко объяснить: по независящим от нас обстоятельствам мы пропустили отъезд французского пакетбота и сели на английское судно из Индокитая, а так из-за этого нам пришлось бы недели три ждать возвращения «Эриманты», отправившейся сюда по делам службы, мы воспользовались шхуной капитана Барбассона, который случайно находился в Пуант-де-Галле. Я, кажется, ничего не упустил из виду, и мы можем отправиться на отдых, чтобы завтра быть бодрыми и прилично сыграть эту важную и сложную партию.

После этих слов все разошлись, но Сердар, говоривший об отдыхе только для других, взошел на мостик и, облокотившись на планшир, долго стоял в задумчивости… Накануне битвы он не мог спать.

На следующий день все его предписания были исполнены буквально. В десять часов утра «Диана» снялась с якоря и двинулась вперед; в одиннадцать часов она была на рейде в Пондишери, где остановилась и, сделав выстрел, из пушки, выкинула французский флаг. Затем она произвела салют в одиннадцать выстрелов, которые привели в волнение все население города. Кого приветствовали с таким почетом? После одиннадцатого выстрела — Барбассон позаботился о том, чтобы салют длился несколько минут, — весь город был уже на Шаброльской набережной, с тревогой ожидая выяснения этой тайны.

И вот на большой мачте показался вымпел с разноцветными рисунками, которые должны были означать фразу, сказанную Барбассону накануне Сердаром: «Новый губернатор Пондишери… и т. д.».

Еще не был поднят последний вымпел, заканчивающий фразу, как капитан порта, которого все узнали по костюму, — «Диана» находилась всего в трехстах метрах от берега — пустился бежать ко дворцу губернатора.

Толпа увеличивалась с минуты на минуту с такой быстротой, что абсолютно негде было повернуться; среди европейцев находились и туземцы в пестрых костюмах, из которых одни блестели золотом и серебром, другие сверкали на солнце бриллиантами и разноцветными драгоценными камнями.

Не прошло и четверти часа, как показался губернатор в парадном мундире и в карете, запряженной парой лошадей, в сопровождении адъютантов, военного комиссара и генерального прокурора. Сойдя на землю, все они заняли места в шелинге, большой шлюпке губернатора с двадцатью гребцами. Вслед за этим загремела единственная в порте пушка, служившая для разных сигналов, возвращая салют в одиннадцать выстрелов, которые были сделаны шхуной в честь губернатора де Рив-Нуармона. Судно без всяких затруднений вышло из порта; погода была прекрасная, и море было так же спокойно и лазурно, как и небо, которое отражалось в нем.

Сердар в мундире генерала, сопровождаемый Барнетом, который гордо выступал в своем новом одеянии, стоял почти у самого входа на борт в ожидании визита своего предшественника. Между тем шелинга, искусно управляемая гребцами макуа, быстро неслась по воде, и не прошло еще и пяти минут, как она уже пристала к лестнице, спущенной с борта «Дианы». Господин де Нуармон легко и быстро поднялся по ее ступенькам, а за ним вся его свита. Сердар ждал его, спустившись на несколько ступенек. Оба пожали друг другу руку.

— Де Лавуенан, дивизионный генерал. Прошу извинить, что представляюсь сам, — сказал Сердар, — но вы не дали мне времени послать вам визитную карточку.

— Очень рады видеть вас, любезный генерал. Я поспешил пожать вам руку и вместе с тем заверить вас, что я с большим удовольствием встречаю ваш приезд в Пондишери на мое место. Я ждал нового назначения; последняя почта, полученная мной пять-шесть дней тому назад, уже дала это почувствовать; и все же, повторяю, я очень рад. Положение мое становится здесь очень трудным, и я каждую минуту опасаюсь, как бы не свершилось что-нибудь безрассудное и непоправимое.

— Мне все это прекрасно известно; министр очень долго беседовал со мной. Положение ваше очень щекотливое, и там думают, что военный человек скорее сумеет успокоить нетерпеливых.

Они вошли в гостиную и продолжали разговаривать, оставив свиту на палубе.

— Вполне разделяю ваше мнение, любезный генерал, и министерство, если оно действительно хотело сделать огласку неизбежной, ничего лучше не могло придумать, чем назначить на мое место военного человека. Все подумают, как и я, что этим оно хочет поощрить восстание в Декане. Но у вас, разумеется, есть тайные инструкции, и вы должны лучше меня знать, как поступить.

— Мне нечего скрывать от вас, мой любезный губернатор, — отвечал Сердар, решив вдруг сразу нанести удар. — Когда я говорил об успокоении нетерпеливых, я подразумевал удовлетворение того, о чем они просят: мне приказано сегодня же разослать прокламации, призывающие к оружию весь юг Индии.

— Но ведь это война с Англией!

— Правительство решилось на это. Вы сами говорите в вашем последнем донесении, которое я прочел целиком, что мы никогда больше не найдем такого удобного случая, чтобы снова завоевать в Индии положение, которое мы потеряли из-за вероломства Англии. Эта смелая попытка должна увенчаться успехом, потому что на нашей стороне все раджи, лишенные трона.

— На вас возложена прекрасная миссия, и можете быть вполне уверены, я без малейшей зависти смотрю на нее. Я человек не военный, и мне не могли поручить такое важное предприятие; я сейчас же немедленно передам вам свои полномочия и уеду отсюда. Раз война объявлена, английские крейсеры тотчас же примутся преследовать наши пакетботы, и тогда нелегко будет вернуться во Францию. Французский пароход из Индокитая прибудет в Пуант-де-Галль дня через два, но я уеду сегодня же вечером, если только меня с семьей примут на шхуну, на которой вы приехали. Событие это не так скоро станет всем известным, а дней через десять мы будем в Красном море и без всяких затруднений прибудем в Египет. Тогда, если я даже проеду через Сирию, я уверен, что вернусь во Францию, не попав в руки англичан.

— Могу заверить вас, что хозяин этой шхуны будет счастлив предложить вам свои услуги.

— Поспешим же на берег, генерал! Ваше сообщение так важно, что мне нельзя терять ни минуты, если я не желаю оставаться в Пондишери в роли частного лица все время, пока будет длиться война Франции с Англией, а я должен признаться вам, что мое здоровье, пошатнувшееся от здешнего климата, требует воздуха родины.

В то время, как этот разговор происходил в гостиной, на палубе разыгрывалась презабавная сцена. Военный комиссар, считавший, что долг вежливости требует от него вступить в разговор с артиллерийским генералом из свиты нового губернатора, подошел к Барнету, который в своем застегнутом на все пуговицы и затянутом мундире походил на бульдога из-за своей короткой шеи и крупной головы, и спросил его:

— А что, генерал, вы очень страдали от морской болезни?

— Гм! Гм! — отвечал Барнет, хорошо помнивший, что ему сказал Сердар.