Прошел месяц. Я не мог ошибиться, потому что каждое утро отмечал число и день на листе бумаги. У меня появились иглы, а также красная, синяя и фиолетовая тушь. В хижине вождя нашлись три бритвы фирмы «Золинген». Бритвы не использовались по назначению, поскольку у индейцев не растет борода, лишь одной из них подрезали волосы. Я сделал Сато (вождю) наколку на руке. Изобразил индейца с разноцветными перьями на голове. Вождь был в восторге. Он предупредил меня, чтобы я никому больше не делал наколок до тех пор, пока у него на груди не появится большая картина. Он хотел такую же, как у меня, – голову тигра с длинными клыками. Я засмеялся: в рисовании я не настолько силен, чтобы выполнить такую прекрасную работу. Лали выщипала на моем теле все волосы. Просто видеть их не могла, тут же вырывала и смазывала кожу кашицей из водорослей с примесью золы. После этого волосы росли не так обильно.

Я оказался среди индейцев племени гуахира. Жили они на побережье и дальше на равнине, вплоть до самого подножия гор. В горах селились другие племена под названием мотилоны. Спустя годы мне пришлось с ними столкнуться. Как я уже говорил, индейцы гуахира поддерживали косвенную связь с цивилизованным миром через меновые сделки. Те, что жили на побережье, поставляли белому индейцу из Ла-Вела жемчуг и живых черепах. Вес отдельных экземпляров иногда достигал ста пятидесяти килограммов и более. Правда, эти черепахи уступали особям, вылавливаемым в устье Ориноко и Марони, вес которых около четырехсот килограммов, а размер панциря – метр в ширину и два в длину. Если такую черепаху положить на спину, она уже сама никогда не сможет перевернуться. Я сам видел, как их отправляли еще живыми после трехнедельного «отдыха» на спине без пищи и питья. Что касается крупных зеленых ящериц, то должен отметить, что они весьма съедобны. Их нежное белое мясо – просто деликатес, а яйца, приготовленные в песке на солнцепеке, очень вкусны. Только вот внешний вид этих тварей немного отталкивает неискушенного гурмана.

Каждый раз, когда Лали возвращалась с моря, свою долю жемчуга она отдавала мне. Я клал жемчужины в деревянную миску без разбора: большие, средние, маленькие – все вместе. Но были и такие, которые я откладывал в сторону и помещал в пустой спичечный коробок. Две розовые, три черные и семь удивительно красивых жемчужин серого металлического цвета. У меня была еще большая жемчужина неправильной формы – по размерам и по виду она напоминала нашу белую или красную фасоль. Эта причудливая жемчужина была трехцветной. И цвета располагались слоями – один над другим. В зависимости от погоды какой-то цвет начинал преобладать над другими. Это был то черный, то цвет вороненой стали, то серебристый с розоватым отблеском. Благодаря жемчугу и черепахам племя ни в чем не нуждалось. Правда, у индейцев были кое-какие никчемные вещи и не было того, что явно могло бы оказаться полезным. Например, на все племя не было ни одного зеркала. Я занялся поисками и нашел квадратную никелированную пластину со стороной сантиметров сорок пять – несомненно, остатки кораблекрушения. После этого я мог поглядеть на себя и побриться.

Моя политика в отношении моих друзей была проста: я не делал ничего такого, что могло бы поколебать авторитет вождя или умалить его мудрость в глазах соплеменников. В этом смысле я проявлял еще большую осторожность в общении со старым индейцем, жившим в четырех километрах от нашей деревни и моря. Это был знахарь, пользовавший некоторые поселения индейцев гуахира. Он держал разных змей, двух коз и дюжину овец. Смысл моего поведения заключался в том, чтобы ни в ком не вызывать чувства зависти или желания поскорей от меня избавиться. За эти два месяца я совершенно приспособился, и ко мне привыкли все как один. У знахаря было еще десятка два куриц. В двух деревушках, которые я знал, не водилось ни коз, ни кур, ни овец, и я пришел к заключению, что владение домашними животными является его привилегией. Каждое утро к нему направлялась одна из женщин, неся на голове плетеную корзину со свежей рыбой и прочими дарами моря. Ему приносили также кукурузные лепешки, испеченные в то же утро на раскаленных камнях. Иной раз, но не всегда, женщина возвращалась от знахаря с яйцами и простоквашей. Когда знахарь хотел, чтобы я его навестил, он присылал мне лично три яйца и гладко отполированный деревянный нож. Лали провожала меня до середины пути и ждала моего возвращения в тени большого кактуса. В мой первый визит к знахарю она вложила мне в руку деревянный нож и указала направление, куда мне следовало идти.

Старый индеец жил в ужасной грязи в палатке, устроенной из растянутых коровьих кож шерстью внутрь. Посреди – три камня с разведенным между ними огнем. По смраду можно было догадаться, что огонь здесь никогда не затухает. Индеец спал не в гамаке, а на самодельной кровати из веток. Палатка была довольно большой и занимала площадь не менее двадцати квадратных метров. Стены отсутствовали, если не считать нескольких переплетенных веток с подветренной стороны. Я увидел двух змей, одна метра три длиной и в руку толщиной с желтой буквой V на голове, и подумал про себя: «Сколько же эти твари могут сожрать яиц и цыплят!» Я никак не мог понять, как здесь могли уживаться козы, куры, овцы и даже осел. Индеец осмотрел меня с ног до головы и заставил даже снять штаны, которые Лали перекроила в шорты, и, когда я предстал перед ним в чем мать родила, усадил меня на камень возле очага и бросил в огонь зеленые листья. От них пошел густой дым с запахом мяты. Дым окутал меня целиком, довел до удушья, но я почти не кашлял, а терпеливо сидел минут десять и ждал, когда все это закончится. Затем он сжег мои штаны и одарил меня двумя набедренными повязками из овечьей и змеиной кожи. Последняя была мягкой, как замшевая перчатка. Он надел мне на руку плетеный браслет из кожи овцы, козы и змеи шириной сантиметров десять. По желанию его можно было ослабить или затянуть с помощью ремешка из змеиной кожи.

На левой ноге знахаря у щиколотки была язва величиной с двухфранковую монету, по ноге ползали мухи. Время от времени он сгонял их, а когда они чересчур его донимали, присыпал болячку золой. Перед самым моим уходом знахарь, покончив с обрядом усыновления, дал мне другой деревянный нож размером поменьше. Лали потом объяснила мне, что, если я захочу навестить знахаря, я должен послать ему маленький нож, а когда он захочет меня принять, то пришлет мне большой. Я покинул жилище старого индейца. В памяти остались его черты: шея и лицо в морщинах, во рту пять зубов – передние: два сверху и три снизу. Миндалевидный разрез глаз, как и у всех индейцев. Веки такие толстые и тяжелые, что, когда он их закрывал, глазницы походили на яблоки. Ни бровей, ни ресниц, но прямые и совершенно черные, аккуратно подрезанные волосы, ниспадавшие на плечи. Как и все индейцы, он носил челку до бровей.

Я уходил от него с ощущением неловкости за свою голую задницу. Но что поделаешь: раз бежал, приходится пройти и через это. С индейцами шутки плохи, их следует принимать всерьез, ведь свобода стоит маленьких неловкостей и неудобств! Увидев меня в набедренной повязке, Лали посмеялась от души. Ее прекрасные белые зубы сверкали, как тот жемчуг, который она доставала со дна моря. Она изучила со всех сторон мой браслет и другую набедренную повязку из кожи змеи. Затем обнюхала меня, чтобы убедиться, что я обкуривался дымом. Нужно отметить, что у индейцев чувство обоняния развито очень сильно.