И сейчас же некто на удивление мощный сдавил обе его ноги ниже колена. В ступне сухо хрустнуло, боль полоснула, словно бритвенным лезвием, и ученый, буквально захлебываясь от этой боли, завалился на пол. Он попытался было подняться, но тщетно: странное существо безжалостно стягивало ноги, словно гигантский резиновый жгут. Корчась на полу в кромешной темноте, Суровцев нащупал рукой нечто омерзительно скользкое, в микроскопических шершавых чешуйках. Стягивающая боль в ногах становилась совершенно невыносимой – Мефодий Николаевич был на грани потери сознания. Безжалостные кольца уже сжимали его ноги выше колен.

Он глухо застонал, и стон этот сразу же покрыл низкий шипящий звук, на который наложился угрожающий шелест. Внезапно перед самым его лицом появилась странная голова: сплющенная, заостренная, с круглыми пятнами по оливковому фону. Лишенные век, открытые ледяные глаза мерцали невиданной злобой…

Уже угасая, Мефодий Николаевич понял: это – анаконда, невесть как улизнувшая из серпентария. Неожиданно сбоку под локтем что-то тоненько дзинькнуло, завибрировало, и Суровцев механически отметил, что это стеклянная дверка шкафчика.

Мозг словно пронзило синим электрическим сполохом: это – единственный шанс спасения!

Мобилизовавшись последним усилием воли, он резко ударил локтем по шкафчику. Тот пронзительно звякнул – Мефодий Николаевич успел откатиться в сторону, чтобы его не накрыли пласты падающего стекла. В полнейшей темноте нащупал слабеющей рукой острый осколок и, не обращая внимания на порезы ладони, изо всех сил полоснул стеклом по безжалостному гаду – по нежной шее под жуткой приплюснутой головой. Анаконда заметно ослабила хватку, и этого было достаточно, чтобы Суровцев освободился от смертельных объятий.

Уже поднимаясь, Мефодий Николаевич с удивлением рассмотрел в дверном проеме силуэт лаборантки… Внезапно из полутьмы полыхнуло пронзительно синим, блеснул электрический разряд, и анаконда, пораженная электрошокером, распрямилась, словно согнутая пружина.

– Ты… у тебя все в порядке? – Лида смотрела на Суровцева широко раскрытыми глазами.

– Выжил вроде в единоборстве… – насилу улыбнулся ученый, осматривая лодыжку. – Прямо-таки инсценировка древнегреческого мифа про провидца Лаокоона и посейдоновых змей. Человек против дикой природы. Куда там Мцыри с барсом!

Он с трудом прошел к кушетке, тяжело уселся, перевел дыхание. Кровь густо капала из разрезанной ладони, тоненькой струйкой стекала изо рта. Ноги словно онемели: казалось, что жуткий гад по-прежнему стягивает их тугими кольцами. Мефодий Николаевич закрыл глаза, стиснул зубы, весь сжался в тугой горячий ком, долго зализывал в себе эти палящие ощущения.

Лида сориентировалась быстро: обработала раны, наложила повязки, даже застирала окровавленный халат. К счастью, и порез ладони, и травма ступни были не столь опасными, как показалось с самого начала. По крайней мере, ученый чувствовал себя работоспособным, и это было самое главное.

Прихрамывая, он вернулся в лабораторию. Убитая анаконда, длиною не менее четырех метров, занимала едва ли не все помещение. Даже мертвая, она внушала своим видом безотчетный ужас. Оставалось лишь догадываться, каким образом ей удалось выползти из наглухо закрытого серпентария и проникнуть на четвертый этаж административного корпуса. Мефодий Николаевич включил свет, болезненно морщась, присел на корточки, внимательно осматривая осклизлое узорчатое тело…

На хвосте водяной змеи явственно темнели четыре глубокие овальные ранки. Именно такие ранки обычно и бывают после укусов Rattus Pushtunus…

– Тот самый сбежавший крысеныш… – убито произнесла лаборантка. – Кто бы мог подумать?

– А ты говорила – пресмыкающиеся, земноводные… – беззлобно напомнил ученый. – Там у нас еще боа-констриктор есть, нильский аллигатор и парочка варанов. Да и другие существа, не менее опасные. Надо будет всех проверить на предмет укусов.

– И как же та сбежавшая крыса проникла в серпентарий?

– Спроси что-нибудь полегче. Меня сейчас больше интересует, как анаконда умудрилась забраться на четвертый этаж.

– Иногда мне кажется, что пресмыкающиеся обладают куда большим интеллектом, чем все мы думаем…

– А еще бесстрашием, подлостью и безжалостностью – особенно после укуса афганской крысы. А вообще, хорошо, что это была всего лишь анаконда, а не суматранский тигр или слон, – философски заметил Мефодий Николаевич. – Боюсь, если так дальше будет продолжаться, нам придется усыпить всех потенциально опасных зверей.

– А ведь любое живое существо, укушенное крысой, становится потенциально опасным… – справедливо напомнила лаборантка. – Помнишь взбесившуюся косулю, которая на уборщиков клетки напала? Укуси афганская крыса безобидного хомячка или даже полевку – результат был бы приблизительно таким же…

– А если кого-нибудь из нас? – глухо спросил Суровцев и, зацепившись взглядом за лицо девушки, понял, что зря задал этот вопрос…

Алое солнце медленно поднималось из-за острых гребней крыш. Горбатый хребет рассветного мегаполиса, подкрашенный аспидно-красными тонами, напоминал силуэт хищного доисторического чудовища. Тьма постепенно слетала, и небо над Южным округом неотвратимо натекало мутным опаловым цветом, напоминавшим слабый раствор марганцовки.

Ассистент Валера сидел на ступеньках корпуса, опершись о карабин. Минувшая ночь была, наверное, самой жуткой в его жизни. Никогда еще молодой человек не чувствовал себя таким напуганным, затравленным и беспомощным. Страх перед будущим душил его, будто приступ грудной жабы. Вопрос «говорить или не говорить?» кривым ржавым гвоздем пронзал мозг.

Он уже промыл ранку на шее и обработал ее стрептоцидом, хотя, как врач, прекрасно понимал: это ему наверняка не поможет. Неизвестный науке яд моментально всасывается в кровь, разносится по всему организму, отравляя при этом легкие, сердце, а главное – мозг. Симптомы болезни он уже знал досконально: сперва – несильное зудение в области укуса, затем ранка рубцуется, и уже через несколько дней горячей волной накатывает испепеляющая волна ненависти и агрессии ко всему миру…

Незадолго да рассвета он заметил за собой странность: стал бессмысленно улыбаться и часто кивать воображаемому собеседнику. Затем принялся что-то бормотать. Затем – невнятно и безадресно ругаться. Это были не симптомы приближающегося безумия, а, скорей, страх этих симптомов. Молодой человек лишь невероятным усилием воли подавил в себе все эти движения, заставил себя смолкнуть. Криво улыбнулся, пошел в душевую, долго рассматривал уже набухшие ранки от крысиных зубов. Тщательно умылся, застирал кровь на куртке, нашел окурок и механически закурил, хотя не курил вот уже полтора года…

Вскоре рассвело окончательно. Валера деревянно прошелся к электрощитку, выключил бесполезные прожекторы, взглянул на часы – друзья должны были вот-вот подняться.

«Нет, все-таки следует обо всем рассказать… – решил наконец медик. – Иначе это будет подло и непорядочно… Пусть лучше они меня выгонят… точней, я сам уйду, чем в одночасье стану убийцей лучших друзей».