Грань между этим миром нарушений ради общего блага и миром нарушений ради своей шкуры была настолько размыта, что даже в ОБХСС не всегда могли разобраться, где кончается одно и начинается другое. В перестройку был создан миф, что все подпольные миллионеры – эффективные собственники; в итоге в нарождающийся класс собственников хлынули деятели, которые всей своей предыдущей жизнью были научены обходить или нарушать законы, но не писать и не принимать их. Имущий класс оказался вообще неспособен договориться в собственной среде и выработать для себя, своего существования какие-либо правила; как за соломинку, класс ухватился за копирование зарубежного законодательства и вручил его государству со словами: «Вы тут разберитесь, как это должно работать, и действуйте». Государству девяностых больше ничего не оставалось, как разобраться со врученными законами капитализма в свою пользу; кроме того, имущий класс, привыкший ходить на красный свет, тут же кинулся только что созданное демократическое государство разлагать и подкупать. В итоге сложилась смешная ситуация, когда экономический базис общества, то есть бизнес, жутко ненавидит чиновников, то есть именно ту надстройку, которую он же и сформировал. И все было бы исправимо, если бы бизнес просто хотел других правил, других законов и других чиновников; но бизнес не привык сам себя добровольно ограничивать и вообще не желает для себя никаких правил, никаких законов и никаких чиновников. С другой стороны, и полную анархию имущий класс установить не может, поскольку в нынешней ситуации он не способен опереться ни на один из слоев населения, кроме людей при исполнении. Вот так этот класс и мечется с мечтами чиновников уничтожить, но так, чтобы одновременно их число приумножить.

То, что в этой реальности Кондратьев шел на отступления от норм, дабы получить для кооператива нужного человека, показалось Виктору не совсем понятным. С декларированным принципом совершенствования всего и вся это явно не сходилось. Самым простым объяснением с точки зрения нашей реальности было бы считать, что слова расходятся с делом; но почему-то в остальных вещах они на удивление сходились.

Может, здесь еще какие-то политические ограничения действуют, подумал Виктор. Раз надвигается война, то трудовые мигранты из стран потенциальных противников нежелательны, потому что под их видом могут засылать шпионов и диверсантов, и вообще – вероятна пятая колонна. А если война начнется, то государство, хоть демократическое, хоть какое, может дойти до превентивных депортаций и арестов. Так что все вероятные неприятности у Виктора были еще впереди, несмотря на наличие паспорта.

«Как бы то ни было, у меня есть тайм-аут, – сказал он себе словами Штирлица, – и я должен использовать этот тайм-аут».

Прописку оформили действительно моментально: похоже, что в светлом сталинском прошлом электронное общество строилось опережающими темпами. До вечера можно было воспользоваться теплой погодой и прогуляться по городу, можно было пойти в кино, посмотреть, что изменилось в краеведческом… При мысли о музее Виктора стукнуло, что теперь, с паспортом, он может пойти в читалку и наконец ликвидировать свою политбезграмотность.

На углу площади Карла Маркса и улицы того же классика стояло, несомненно, одно из лучших творений архитектора Василия Городкова. Два неодинаковых дворцовых фасада в классическом стиле, золотисто-желтые с белыми архитектурными деталями, возле тенистого круглого сквера были настоящим уголком Петербурга екатерининских времен, несмотря на то что появились в советское. От типичного сталинского ампира книжный дворец – а иначе областную библиотеку было назвать трудно, глядя на торжественный ряд ее огромных окон, каждое из которых было расчленено на три части тонкими пилястрами, – отличало полное отсутствие помпезности. Это было господство изящных геометрических форм, сочетавшее в себе спокойствие и легкость проспектов северной столицы с неуловимой тенью позднего конструктивизма, пытавшегося передать чувство полета в коммунистическое будущее.

Уже стоя перед широкой лестницей, с дворцовым размахом ведущей на абонементы и в читальный зал, Виктор вспомнил, что у него нет фотокарточки. Но, как оказалось, это и не нужно – в стеклянной кабинке у нижнего пролета лестницы его лик запечатлели электронной камерой и нанесли на билет.

Но самый большой сюрприз ждал все-таки наверху. Треть читального зала, который по своему простору и убранству напоминал залы, в которых дают королевские балы, была отгорожена легкой стеклянной перегородкой, и за ней стояли терминалы. Вход был свободным. Виктор подошел к ближайшему незанятому и залогинился нанесенным на билете магнитным кодом.

Библиотечная сеть оказалась сегментом «Домолинии-2», и, собственно, библиотечный зал был залом бесплатного доступа. Первое, что бросилось в глаза Виктору, – это отсутствие адресной строки в навигации; точнее, он до нее все-таки потом докопался, но играла она явно не первостепенную роль.

Основная навигация по Совнету велась с помощью каталогов и контекстного поиска, причем коренные разделы каталогов были интегрированы с рабочим столом и представляли собой одно из горизонтальных меню. Упорядочение и классификация знаний здесь буквально была возведена в культ, так что найти что-то было даже проще, чем в нашем инете, где на введенные в поисковике слова вываливается куча неизвестно чего, потому что каждый мудрила считает своим долгом запихать в мета-тэги то, что чаще всего ищут, а не то, что у него есть.

Фильмов и телепередач в сети не было – лишь каталоги, по которым можно было выбрать фильм на кассете или DVD и просмотреть в соседнем зале либо, если в фонде библиотеки такого нет, заказать по МБА. Зато на Виктора хлынуло изобилие аудиозаписей и книг, в основном советских.

– Помощь не нужна, все в порядке? – полушепотом спросила Виктора улыбающаяся круглолицая дама с красивым эмалевым значком библиотеки на свитере.

– Да, спасибо, я уже разобрался. Потрясающий выбор.

– Ну так ведь компьютерные сети сделали переворот. К примеру, раньше писателю надо было издать бумажную книгу, а это долго. А теперь каждый может отослать свои произведения в местный худсовет, и это попадет в библиотеки.

– А если худсовет отклонит?

– Если нет ничего такого – пойдет в фонды самодеятельного народного творчества. А если, наоборот, признает особо ценным – в фонд рекомендуемой литературы или даже в фонд новой классики. Но это уже после обсуждения литкритиками и признания читателей. Сейчас у нас очень многие пишут, и, конечно, не все сразу становятся писателями. Но знаете, это нынешнее массовое увлечение народа литературным творчеством, оно в любом случае не зря: оно побуждает знать и любить родной язык. Люди больше читают, за последние десять лет они даже говорить стали правильнее, у них грамотнее построение фраз, связнее речь, выразительнее даже, я бы сказала… Простите, я вас не заговорила?

– Нет, ничуть. Приятно видеть увлеченного человека.

– А здесь все увлеченные! Кто в патентах роется, изобретает, кто в научных трудах, кто-то исторические документы изучает, у нас и госархивы в электронку переводят, а потом и читателя книга в фонде появляется, техническая или художественная… А как тут студенты сидят! Вот смотришь на них и думаешь – а может, вон там, у окна, сидит будущий гениальный ученый, а у колонны – прекрасный поэт, который прославит наши края, а рядом девчонка будет великим модельером, а где-то еще тут будущий главный конструктор или хотя бы рационализатор, сейчас все рационализаторы. Вы не представляете, как стало интересно жить! Лишь бы войны только не было. Вы ведь верите, ее не будет?