Теперь, поумнев от свалившихся забот, он продумал до мелочей все детали своего будто бы делового визита в столицу. Позвонив и доложив помощнику о своём скором приезде в Москву по хозяйственному вопросу, больше не заикнулся ни о чём. Напомнил, что едет из Саратова, поэтому без сувениров. Он не просился к Лазарю на приём, тем более — домой на ужин. Промолчав, пожелал удачи, стал прощаться, но помощник перебил его, сообщив, что Каганович сам на месте и желает с ним говорить.

Странников затаил дыхание. Лазарь, как обычно, прокашлялся и, не здороваясь, приказал немедленно выезжать к нему. Этого Странников, научившийся извлекать уроки из неудач и поражений, только и дожидался.

Пропьянствовав и потеряв почти неделю, он теперь лихорадочно бросился навёрстывать упущенное.

Накупив ворох газет на вокзале и разместившись в вагоне, Странников заказал несколько стаканов чая, принялся за них. Интересовался передовицами и статейками с первых двух страниц. Вчитывался, пытаясь ухватить главное, снова и снова анализируя прочитанное, старался понять, что произошло нового в затянувшемся противостоянии двух партийных лидеров — Сталина и Троцкого. Он чуял недоброе, жгло от строчек газет накалом борьбы и бурей, готовой вот-вот разразиться.

Это ещё более расстраивало. Ночью сон его не свалил. Покачиваясь и трясясь на полке, — машинист, видно, порядком запаздывая, гнал паровоз, не снижая скорости даже на перегонах, — Странников мучился, ворочался с боку на бок, невольно перемалывал заново всё, что ему было известно о нескончаемой сваре двух вождей, захватившей теперь уже всю партию без остатка.

Думать было о чём.

Отношения Кобы[25] и Бронштейна[26] не заладились сразу, антагонизм возник задолго до того, как эти два известных в партии человека встретились воочию и не подали друг другу рук. Обострились — после смерти Ленина. Разные ползли слухи: что Ленина угробили врачи — евреи и немцы, война с которыми была свежа в памяти. «Доверить такого великого человека фрицам! — шумели по базарам. — Когда ж видано было, чтобы вождя добровольно отдавали под нож лютому врагу? Не иначе измена! И кто же до такого мог додуматься?» Другие болтали, будто вождь сам принял яд, чтобы не мучиться от сильных головных болей, а яд будто выпросила для него Крупская, которая вовсе не жена, а подруга и прислуга, приставленная к больному вместо сиделки. Самому Сталину и передала просьбу Ильича секретной запиской, так как больного давно отстранили от дел, вывезли тайно из Кремля и держали до самой смерти в какой-то деревушке, не подпуская никого, даже надёжных его товарищей: Ворошилова, Будённого да Калинина. Сталин, мол, командовал, грузин, он яд подсунул, избавив от мучений. Эта чушь с долями правды вперемежку гуляла по людским низам, баламутила умы. Тех, кто разносил её, хватали агенты ГПУ, и Трубкин сам допрашивал. Он перестал спать ночами, выискивая сочинителей или тайную организацию, но попадались ущербные, а то и совсем полоумные. Сажал всех без разбору и скидок, каждое утро докладывая Странникову возрастающее количество врагов народа.

Посерьёзнее разговоры Странников сам слышал от достойных людей в краевом партийном аппарате, сообщалось это туманными намёками, без ссылок на источники, но иначе как сплетнями назвать их тоже было нельзя. Шептали, что Троцкий, затаив обиду на Сталина, создал оппозицию и начал тайную войну. Естественно, он и есть автор всех измышлений, а мстил грузину за то, что тот нагло обвёл его вокруг пальца с той самой гибелью Ильича.

Коварным способом Сталин использовал будто бы трагическую кончину вождя для достижения своей цели — занять его место; зная о близкой смерти, а возможно, и готовя ему безболезненную смерть, о чём тот действительно просил, организовал заседание Политбюро, на котором ни с того ни с сего вдруг лично высказал озабоченность состоянием здоровья Льва Давидовича, погоревав над тем, не потерять бы партии сразу обоих бойцов и предложил, — как оказалось, за несколько дней до смерти Ленина! — отправить Троцкого с женой лечиться в Сухум.

Что такое ехать в Сухум во время диких январских морозов, используя проклинаемую всеми железную дорогу? Это смерти подобно! Троцкий действительно температурил, уже не имел личного бронированного поезда, и рассчитывать на комфорт и прежние блага ему не приходилось. Герой Гражданской войны и создатель победоносной Красной армии рядовым пассажиром должен был отправиться в плачевное путешествие — с глаз долой. А доберётся ли живым до места — одному Богу известно. Льва Давидовича грызла неведомая болячка, температура не спадала, но возразить Политбюро он не мог, вслед за Сталиным все дружно подняли руки, один Лазарь Каганович без сочувствия улыбнулся бедному еврею, но руку свою задрал выше остальных. Если раньше он тайно сочувствовал Троцкому, то пора эта давно канула, всякие отношения с ним он прекратил. Рука помощи тонущему вредна, она удлинит агонию, рассуждал Лазарь, нужен камень на шею, и он, не задумываясь, его накинул.

Не успел Троцкий с женой добраться до Сухума, как Сталин огорошил его телеграммой о смерти вождя, а когда тот в ответ выразил горячее желание ехать назад и присутствовать на похоронах, ему последовал изуверский ответ, что выезжать нет нужды, не успеет. Сталин врал заклятому врагу — если бы Троцкому было разрешено выехать, он успел бы — похороны Ленина состоялись позже объявленной Сталиным даты.

Сталин попросту запер врага в углу, опасаясь его присутствия на грандиозных похоронах, которые организовал, дабы поразить весь мир своей любовью к ушедшему навеки. И ведь кинокамеры действительно снимали слёзы на глазах железного Кобы, произносящего слова клятвы у гроба. Он сделал своё дело, прекрасно зная правило — кто хоронит вождя, тот занимает его место. Он сознавал и то, что появись Троцкий возле гроба и скажи так, как он один умел говорить, не только равнодушные, но враги устроили бы ему овации, вознесли на руки и провозгласили бы своим идолом.

Троцкий прознал про коварную интригу Кобы спустя несколько дней, когда по радио началась трансляция похорон и загудели протяжными голосами тысячи заводов и фабрик, поездов и пароходов. Попискивали и в отрезанном от всего мира Сухуми. Потом уже, мучаясь на лежаке у моря, Лев понял, что салютовали не только умершему, но и утвердившемуся на троне новому вождю. Подводилась черта и под его собственной дальнейшей карьерой. Там, на пляже, он уже поджидал верных сталинских волкодавов, посланных нанести ему смертельную рану, но Коба дрогнул, он ещё опасался открыто покончить с раненым Львом. Он знал, что многие делали ставку на врага, а значит, — верили ему.

И действительно, в Сухум полетели телеграммы с сочувствием, с соболезнованиями по случаю смерти Ленина. Крупская и та решилась, не испугавшись ненавистного ей грузина. Потеряв поддержку Ленина, товарища и соратника, она утратила всякую надежду на защиту от своры, возглавляемой Кобой, и теперь в Троцком видела политика, за которого могла уцепиться и спастись. Ей вдруг вспомнилось, как дружески похваливал Льва Давидовича Ильич, прочитав за месяц до своей смерти его бесценное письмо, которое в дальнейшем оказало большую услугу в борьбе с Кобой.