Тот неуловимыми прикосновениями обшарил внутренности его куртки и выхватил финку, сверкнувшую змеиным жалом. Играючи закрутив её в пальцах правой руки, Турин совсем развеселился:

— Это для кого ж такой бейбут[23], Тимох? Не обходишься ты без игрушек. Каким был, таким и остался.

— Ты чего творишь?! — ощерился бандит, отскочив в замешательстве, у его приятеля вмиг озверела физиономия, и он угрожающе сунул руку в карман.

— На кого охота, братаны? — Турин продолжал улыбаться, но в глазах его запрыгали злые бесенята, и сам он запружинил на носочках туфель в нетерпении. — Чирей на заднице Кольчугу свалил? Так и сказал бы он мне сразу. Только не верится, Кольчугу дубиной не угробить. А с вами, шавками, дел иметь не собираюсь, — он сплюнул под ноги пыжившемуся молодому, — на кой чёрт мне с вами лясы точить?

Оба пригнулись, готовые броситься на него, ожидая удобного момента, но Турин согнал фальшивую улыбку с лица, одарил Тимоху уничтожающим взглядом и небрежным броском вернул финку.

— Не желает помочь ваш пахан, так бы и ответил. Чего икру метал? Вы здесь, похоже, забыли Штыря? Так я шепну ему при случае, как встречают земляков в Саратове.

Имя, произнесённое в сердцах Туриным, возымело на обоих бандитов магическое действие. С них пыл слетел в считанные секунды, и боевая ярость обратилась растерянностью. Переглянулись, смешавшись, а Тимоха даже шею вытянул в большом изумлении:

— Погоди… Божок! Погоди, Василий Евлампиевич…

— Чего уж годить!

— Кольчуге ж малява пришла, что отпрыгнулся[24] ты без согласия общества, легавым заделался и нашим браткам, урками, того… тюряги конопатишь.

— Кто тебе пролаял, шавка, что без согласия общества? — огрызнулся, не моргнув, Турин. — Не по твоей башке такие дела. Кольчуге передай, чтоб спросил тех, кто его повыше, раз сомневается. А у меня времени в обрез. Если веры мне нет, убирайтесь к чёртовой матери, но пеняйте на себя! А готовы помочь, двигайте за мной, — и он шагнул к пивнушке. — У меня горло пересохло от пустой болтовни. Там поговорим, надеюсь, место удобное.

Не сговариваясь, оба, как побитые дворняги, поспешили за Туриным.

На вокзал теперь Турин безнадёжно опаздывал и надеялся на одно — по какой-нибудь счастливой случайности поезд прибудет на станцию с опозданием, либо его задержат с отправлением здесь. Должно же ему повезти хотя бы в завершении этих хлопотных суток, которым не виделось ни конца ни края.

Паровоз стоял под парами, и ёкнуло сердце — есть на небесах неизвестный святой покровитель и для сыщиков. Хорошего да могучего не выделил Зевс, верховодивший там ещё до Христа, но в сыскном деле, конечно, и в те времена нуждались, был же у вояк Марс, у охотников — Артемида, у любовников — Венера, даже пьянчужки и те своего Бахуса почитали, поэтому сыщиков тоже обнести не могли при раздаче. Не известен никому, но зачем ему популярность, тем более известность, сыщик должен быть невидим, неслышим, неуловим, одним словом, его сплошь должны окружать тайны. Рассмеявшись своим мыслям и довольный чудной, но вполне подходящей догадке, Турин глянул на небо, желая удостовериться, не подмигивает ли ему с небес его покровитель, выручивший с поездом, но тёмное небо висло над ним и даже луна не удосужилась выкатиться полюбоваться, посветить суетящимся отъезжающим людишкам.

А народу на перроне действительно было больше, чем муравьёв на потревоженной куче. Неслись в разные стороны, сталкивались, бранились, но всё без зла, до драк не доходило — спешили кругом, паровоз никого ждать не будет.

Вспомнив наставления Странникова, что дождётся тот его в середине состава у ресторанного вагона, Турин заработал локтями. По понятным причинам выбрал место секретарь неслучайно, и Турину предстояло изрядно попотеть. Но это была конкретность, скрывающая житейский смысл — не рыскать в поисках по всему перрону. И всё же, как он ни старался, далась ему желанная цель с большими усилиями — плотная двигавшаяся человеческая стена сбивала дыхание, а надо было ещё и продвигаться вперёд. Перрон пестрел мешочниками, что уж они везли в своих необъятных баулах, догадаться было невозможно, но добра своего носильщикам не доверяли, да и те вряд бы пробились в такой толчее.

«В крайнем случае запрыгну в ближайший вагон, если поезд тронется, — лихорадочно оглядывался по сторонам Турин, не теряя надежды, — пробегусь по составу, ресторан уже близко, а говорить-то нам с ним особенно не о чём, ничего особенного я не накопал, молодчики Кольчуги заработают только сегодня ночью, пошукают среди урок, может, будет какой навар насчёт убийцы, а сам Странников вряд ли новенького сообщит. Главное — встретиться, как договорились, в противном случае обидеться может секретарь. А после выпрыгну на малом ходу где-нибудь на повороте…»

Но совершать подвиги Турину не пришлось, паровоз посвистывал, пыхтел, обдавал баламутившуюся толпу парком, но не трогался, и он наконец добрался до нужного вагона. Протиснулся к проводнику, сунул ему краешек удостоверения и сумел влезть на несколько ступенек, откуда, с трудом отдышавшись, начал разглядывать народ, отыскивая высокую, бросающуюся в глаза фигуру ответственного секретаря.

Поблизости, в радиусе нескольких вагонов, ничего подобного не наблюдалось. Турин не поверил себе, ещё пристальнее и как можно спокойнее вглядывался в каждого более-менее приметного мужчину, искал знакомое лицо. Но тщетно! Странникова не было. Он нагнулся к проводнику, перекрикивая шум, спросил:

— Ресторан рядом?

— Да чего ж вам туда? — удивился тот. — Вон он, рядышком. Только рано ещё. Закрыт. Вот тронется состав, я попрошу, если нутро горит.

— Горит, горит, батя, нутро, — выругался Турин. — Только не по той причине, что думаешь. Товарища увидеть надо. Договорились здесь. Не спрашивали милицию?

— Слава те Господи! — чуть не перекрестился тот. — И без того голова кругом идёт. Сам видишь, дорогой товарищ, что творится!

«Странников бы спросил про меня, непременно спросил», — переживал Турин.

Пропуская мимо себя матерящихся, рвущихся в вагон людей, повиснув на краешке лестницы, он обшаривал толпу снова и снова насколько хватало глаз, но секретаря не наблюдалось среди опоздавших, не было его и среди провожавших. Получалось так, что никто не ждал Турина на перроне.

«Выходит что же, не поехал Василий Петрович? — мелькали новые мысли. — Что ещё могло приключиться? С билетом у него проблем быть не могло. Тамара задержала?.. Да нет! Хватит с секретаря и того, что пережил. А не потревожил ли его Шорохов? — эта мысль была совсем шальная, но, осенив Турина, она сразу засела в голове. Он очень хорошо знал своего друга, дотошного в сыскном деле, каких поискать днём с огнём. — Зря я его растревожил своими расспросами да догадками, — каялся и ругал сам себя Турин. — Я ж вывел его на версию о любовнике. Андрей Иванович на лету за неё ухватился. С чужих глаз истина всегда виднее, вот его и раззадорило. Ох, не к добру это! Не послал бы он своих молодцов снова к актрисе, а та возьми и расколись, выдай им всё про Василия Петровича. После этого отыскать Странникова Шорохову раз плюнуть. Он и начальству краевому нос утрёт. Странников-то сразу перед Шороховым размякнет. Это с виду он грозен, а на расправу слаб. Вспомнишь, как он удирал от толпы, мальчишку-персюка угробив, весь его дутый героизм к чертям собачьим разлетается. Смех и горе!.. Наговорит с перепугу Шорохову такого, чего и не делал никогда…»