— В бездну целительницу, — прервала её Ребекка, поднимая лицо. Она так и стояла на коленях, глядя в одну точку перед собой и медленно вытирая губы ладонью. — В бездну. Я когда первым ходила брюхатая, тоже от вони дерьма блевала. А эта гайна обгадилась, когда верёвку резали.

— Может, тогда не надо вешать было? — коротко спросил я, глядя на рыцаршу.

— Надо. Они должны знать, что даже проклятье не оправдание.

— Но…

— Не первый раз уже такое случается, когда всякая падаль свои проступки проклятием да демонами пытается оправдать. Но я их, тварей, насквозь вижу, — энергично подвела итог рыцарша и вскинула сжатую в кулак руку. Однако пафосный жест оказался смазан: она опять упала на четвереньки, её вновь начали выворачивать рвотные позывы. Рвало одной лишь жёлчью — желудок давно был пуст.

— Леди Ребекка, — продолжил я незавершённую речь про волшебство халумари, — прикажите всем повременить с казнью. Пусть ящики разгрузят с фургона.

Ребекка сделала глубокий вдох, борясь с не желающей улечься тошнотой, поглядела на меня, а после перевела взгляд на оруженоску Клэр.

— Иди скажи всем.

— А как же её светлость?

Тут уже не выдержал я: подойдя вплотную к пухленькой девчонке, заорал на всю поляну:

— Слышь, Фигаро там, Фигаро здесь, я тебе сейчас табло расшибу! Живо беги к бабам!

Орал прямо в лицо: несмотря на свои тринадцать лет, ростом девчонка была вровень со мной. А если толкнёт пузом, упаду навзничь. Но как же она меня взбесила!

Оруженоска застыла, не поняв ни слова, так как я всё это прокричал по-русски.

— Бл…! — в который раз за этот безумный день сорвалось с моих губ, и я снова перешёл на местный, играя роль злого полупризрака: — Лицо расцарапаю и прокляну. Ни у одного мужика на тебя не встанет!

Оруженоска вылупилась на меня, как на демона, а секунду спустя помчалась вслед солдаткам, волочащим жертву. Я выдохнул. Очередной маленький шажок этого сумасшедшего квеста выполнен.

Профессора бы сюда, он точно бы начал язвить: мол, я же говорил, что они дикие люди, не поддающиеся цивилизации, мол, беспилотниками их всех с неба берёзовыми поленьями закидать. И я бы, наверное, даже согласился.

Хотелось сделать передышку между приступами бреда, но очередной фейспалм, то есть сочетание «рука — лицо — скорбь» принёс не кто иной, как Катарина. Причём вместе с моей отвисшей челюстью.

Она шла ко мне, слегка пошатываясь, а на лице поблёскивали линзами круглые, как у Гарри Поттера, очки.

— Пожалуйста, не смейся, — смутилась она, увидев моё изумление.

— Да я не… — ошарашенно ответил я. Раньше мог представить её с подбитым глазом, с поцарапанным лицом, но вот в очках даже близко не мог. Этот образ больше подходил Лукреции, но та ни разу не жаловалась на зрение. — Я только это…

Катарина неловко улыбнулась и сняла очки, одна линза, которых была слегка потресканной с краю, а медные дужки много раз мяты и выправлены. Но сами по себе в этом мире они являлись настоящим сокровищем.

Девушка сжала вещицу в руках и пояснила:

— Когда львица внутри меня ворочается, становлюсь дальнозоркой. Могу попасть пулей в воробья, но вблизи глаза болят. А сейчас она никак не успокоится. Пор эссо. Вот так вот.

Она снова виновато скривилась, словно стеснялась своего недостатка, а потом показала рукой в сторону нашего фургона, где столпились солдатки:

— Выручать надо.

— Кого? — сделав нарочито спокойное лицо, спросил я.

— Лукрецию. Её сиятельство требует от магессы какой-то волшебный меч. Та уже закипает. Ещё немного, и эль абисма сей сепарара.

Я прищурился, вспоминая значение выражения. А звучало оно как «бездна разверзнется». В общем, придёт жирный полярный лис, полный песец который.

— А солдатки?

— Эти тоже сейчас бунт устроят. Их отправили ящики разгружать, а они же проклятые. Кто тронет — матка выпадет. Вот и стоят, как овцы на стрижке, блеют.

Я глянул в ту сторону, где связанную солдатку уже прикрепили к оглобле и теперь готовы были вытолкнуть за пределы защитного круга.

— Катюша… — начал я, но увидел на лице храмовницы недоумение и поправился: — Так у меня на родине твоё имя ласково звучит.

Девушка слегка улыбнулась, прикусила губу и принялась теребить кончик одной из своих косичек, глядя на меня сверху вниз, — это при разнице в росте около десяти дюймов, то есть больше двадцати пяти сантиметров, причём не в мою пользу. Я тоже улыбнулся, но не от этого. Вокруг дурдом, а ей романтику подавай.

— Катюша, а может быть, ты с призраком совладаешь?

— Не сейчас, — смущённо ответила она. — Если львица вырвется, всем плохо станет. Я лучше валерьянки у Ребекки попрошу.

Я вздохнул и кивнул. Буду сам разгребать это безумие…

— Сядь, тебя увидят, — произнесла Джинджер, прислонившаяся к стволу большого дерева. Рыжая строгала небольшим ножичком кусок сушёного мяса, отправляя жёсткую, как опилки, стружку в рот, и глядела на стоящую на коленях Барбару. Сейчас они словно поменялись местами: Джинджер была спокойна и даже довольна, а чахоточная здоровячка, время от времени утыкаясь лицом в толстое полотенце, чтоб своим кашлем не выдать присутствие, взволнованно вглядывалась в зазоры между деревьями, где виднелась проклятая поляна. Она кусала губы и блестела неспокойными глазами.

— Сядь, — повторила рыжая.

— Там Джек. Они его куда-то тащат.

Джинджер оторвалась от мяса и принюхалась к слабому ветерку, идущему как раз со стороны поляны. Если Ёвен Дель Виенто не соврал, то это он направил ветерок таким вот образом.

— Свежей кровью не пахнет.

— А зачем они его тащат? — не унималась Барбара. — А вдруг они его в жертву местному призраку принесут?

Джинджер опять принюхалась. Для неё нос был столь же важен, что и глаза для львицы, и нос не чуял новых неприятностей. Ветер доносил запах вчерашней крови, дерьма, пота и страха от людей, запах навоза и парного молока от привязанного к колышкам скота, запах псины сильного молодого пса, которому не мешало бы задать трёпку, чтоб знал место. А ещё пахло валерьянкой и большой кошкой, цветочным маслом волшебницы, резкими духами рыцарш и непривычным парфюмом халумари. Волчице нравилось смотреть, как этот уродец суетится, пытаясь что-то сделать с проклятьем старой стрелы.

— Зачем они его к повозке толкают? — снова прошептала обеспокоенная Барбара, вытянув шею.

— Сядь, — тихо протянула Джинджер. — Нет ничего худого.

Рыжая недовольно поджала губы: вот вцепилась же эта чахоточная в одного мужичка, как пиявка, и суетится с ним. Сама волчица не любила кого-то одного, вопреки своему естеству, ей нравилось зайти в трактир на улице красных фонарей, кинуть на стол монеты и наслаждаться тем, как расфуфыренные мужички начинают наперебой льстить и нахваливать себя, устраивая сучью свадьбу. А потом она выбирала одного, а может, и не одного, чтоб до утра простоять на четвереньках, подложив под живот для удобства толстую подушку и вцепившись зубами в другую. И чтоб непременно все коленки стёрлись до ссадин, и не только коленки.