Сарай, где стояли кони, был обращен одной стороной к большому двору, на котором целыми днями вповалку лежал и сидел народ, жалуясь на свою судьбу и беседуя между собой.

Собек устроил себе здесь наблюдательный пункт на обрубке дерева, полузакрытый воротами. Он выделывал половики из соломы или долбил что-то ножом по дереву, и представлялся так погруженным в свое занятие, что даже головы не поднимал. Это не мешало ему видеть все, что было ему надо. Вся его задача заключалась в том, чтобы найти среди этой праздно сновавшей взад и вперед толпы ее тайных руководителей. Он угадывал их присутствие, но не видел их самих.

Наконец на второй или на третий день Собек заметил плечистого, бледного крестьянина с длинными черными, падавшими ему на плечи волосами, который расхаживал по двору, ни на кого не глядя, заложив руки за пояс и надвинув шапку на лоб, но не произнося ни слова, он каким-то непонятным способом передавал свои мысли другим людям, которые, повинуясь какому-то таинственному знаку, уходили прочь, поднимались с места или молча уступали ему дорогу.

Как Белина целый день расхаживал по своим владениям, так и он без устали слонялся по двору, почти не присаживаясь и ни с кем не разговаривая, но по одному его знаку люди торопливо исполняли его волю. Собек подсмотрел однажды, как он движением руки приказал голодному человеку, жадно поедавшему свою порцию пищи, отдать ее женщине, которая кормила ребенка, потому что у нее не хватало молока в грудях. Бедняга, только что принявшийся за принесенную ему похлебку, крепче стиснул в руках деревянную миску, и глаза его засверкали, но, не дотронувшись до нее больше, он встал и поставил миску перед голодной женщиной. И все это совершилось по одному его взгляду — он не промолвил ни слова. Когда происходила какая-нибудь ссора, люди шли на суд не к старосте, поставленному Белиной, а прямо к молчаливому крестьянину, и тот, пробормотав что-то, быстро разрешал спор.

Собек, словно невзначай, спросил как-то, как его зовут, но никто ему не ответил, и только ребенок, которого он приманил мясом, назвал его Миськом Веханом.

Теперь, открыв одного из руководителей, он рассчитывал найти и второго, подсмотрев, с кем он чаще всего разговаривает.

У Собека была в натуре страсть — выслеживать и подкарауливать, если не зверя, то человека. Скоро он приметил место, где укладывается на ночь Мисько Вехан. Он был уверен, что все совещания происходят ночью. И вот однажды он проскользнул к этому месту и улегся неподалеку, притворившись спящим.

Надежда не обманула его. Поздно ночью приполз еще другой и, улегшись рядом, они долго беседовали шепотом.

Ночь была темная, так что лица нельзя было разглядеть, да и слова не долетали до него, но утром, когда они расходились, Собек узнал в товарище человека, которого он часто видел днем на страже у рогаток, пристально высматривающим что-то в лесу…

Это и был Репец, о котором упоминали в толпе, и оба эти человека руководили простым народом, укрывавшимся в замке.

С этих пор Собек не переставал следить за ними. С Веханом, вечно слонявшимся по двору и ни с кем не разговаривавшим, трудно было завязать знакомство, и потому он начал с Репеца, и утром же на другой день подошел к нему.

Они взглянули друг на друга, но не решались заговорить. Репец отвернулся, видимо, желая избавиться от него, но упрямый Собек чуть не полдня простоял около него, не вступая в разговор, но так же пристально всматриваясь вдаль и вздыхая.

Репец был немолод уже, невелик ростом, бледен, с какими-то пятнами на лице. Рыжеватые усы и борода и выцветшие глаза на пятнистом лице производили впечатление чего-то пестрого, как змеиная кожа самых ядовитых змей. Когда он злился, то всегда увлажнял губы языком, словно облизываясь при мысли о своей жертве. Соседство Собека наконец вывело его из себя.

— Ты откуда? — спросил он Собека.

Не отвечая, тот указал рукой в сторону леса.

— Что за человек?

— Лесничий.

— Панский? Дворовый?

— Какой там панский? У меня лес был паном.

И намеренно замолчал, чтобы не выдать своего желания завязать разговор. И снова оба, вздыхая, стали смотреть в сторону леса.

Наконец Собек заговорил, обращаясь к Репецу.

— Эй, послушай. Долго еще так будет?

Рыжий вздрогнул плечами.

— За что мы здесь помираем с голоду?

— За что? Ишь какой любопытный, — возразил Репец. — А за то, что мы глупы!

Он умолк, отвернувшись, и некоторое время оба молчали.

На первый день этим все и ограничилось, но знакомство завязалось.

На другой день Собек снова очутился у рогаток. Репец, увидев его, сплюнул, словно увидев поганого зверя, взглянул грозно и отодвинулся.

Не проронил ни слова.

В этот же день случилось то, что Белина предчувствовал и чего боялся.

Под вечер в горницу, где все сидели, греясь у огня, вбежал слуга-подросток, носивший меч за старым Белиной, и крикнул:

— Идут, идут!

Все сорвались с места, но, прежде чем успели расспросить перепуганного мальчика, кто идет, он уже исчез. Мальчик обежал все жилые помещения и всюду внес испуг и волнение.

Вся шляхта высыпала на валы.

Стояла поздняя осень, вечер выдался морозный, но ясный. За лесами заходило солнце, разливая волны бледно-желтого и пурпурного пламени. Небо, зеленоватое в нижней своей части, вверху сияло чистой бледной лазурью. Тихо стояли вдали черные и коричневые массы лесов.

Ужасный вид представился осажденным, когда они взглянули с валов на долину. И даже раньше, чем бросили на нее взгляд, они услышали в воздухе глухой шум далеких окриков, звуки песни, топот и ржание коней.

Из лесу показывались один за другим отряды пеших и конных воинов. Все они, увидев издали городище, приветствовали его страшными криками, которые внезапно вырвались из всех грудей.

Отряды двигались один за другим. Впереди некоторых из них несли знамена на длинных древках. Пастухи гнали целые стада рогатого скота и лошадей, отбитых где-нибудь по пути.

Толпа черни, расположившаяся лагерем около речки, приветствовала их громкими криками, подбрасывая шапки вверх, поднимая руки кверху и чуть ли не воя от радости.

Люди сыпались, как муравьи, заполняя всю долину и располагаясь в ней, и в противоположность первым пришедшим не ограничивались берегом реки, а смело шли под самые окопы. Шум и крики этих тысяч людей становились все громче и смелее, и эхо, словно издеваясь, повторяло их в лесу. Рыцарство, укрытое в городище и внезапно разбуженное этим страшным шумом, бросилось на валы и мосты. Туда же бежал и