открыли бочки с пивом и наварили вдоволь мяса. В главную горницу внизу внесли кадку с медом, чтобы подкрепить и подбодрить людей.

А на женской половине никто уже в эту ночь не прял и не пел песен. Девушки шептались между собой, женщины плакали или тихонько молились. Поминутно то та, то другая выбегала из горницы, чтобы самим увидеть и услышать что-нибудь новое и, воспользовавшись общим замешательством, перекинуться словом, с кем было надо. Даже Кася выбегала несколько раз вместе со Зданой и, прижавшись друг к другу, заглядывали вниз, в окопы. Но ни Томко, ни Мшщуя не было видно. Крепко обнявшись и склонившись друг к другу, девушки тоскливо шептались, прислушиваясь к далеким голосам и стараясь угадать, кому они принадлежат.

— Слышишь? Это голос моего брата! Я узнала бы его в тысячной толпе!

Кася качала головкой, стыдясь признаться, что она еще раньше, чем сестра, узнала голос Томко, и приветствовала его румянцем.

— А это? Слышишь? — тихонько шепнула она, стараясь отплатить тем же. — Я могла бы поклясться, что это голос Мшщуя Доливы.

Здана, как будто не доверяя, покачала головой.

— А что мне Мшщуй? — небрежно возразила она.

— Ой, неправда! Ты узнала его голос раньше, чем голос Томко!

Но Здана не всегда признавалась в том, что Мшщуй нравился ей, а она ему. В этот день она как-то не верила ему и сердилась на него. Мшщуй стоял на страже и весь день не подходил к ней и не старался встретиться с нею, со вчерашнего дня он словно забыл о ней, и она не хотела о нем знать.

— Э, Мшщуй! — отвечала она. — Время ли теперь думать об этом? Боже мой милостивый! Что-то с нами будет! Эти мужики, эта страшная чернь!

Кася взглянула на нее, и в ее голубых глазах вспыхнул огонь рыцарской отваги, унаследованной ею от предков-рыцарей.

— Мы скорее сами себя убьем, чем отдадимся им в руки! — вскричала она. — Никогда этого не будет! Отец Гедеон говорит, что Бог сотворит чудо и спасет нас, ведь отец Гедеон — святой человек, и Бог не раз говорил через него!

Кася еще не окончила говорить, когда внизу показался Томко. Слова замерли у нее на устах, потому что он взглянул на нее таким пронизывающим взглядом, который проник до глубины ее сердца, даже дыханье у нее замерло.

Здана принялась бранить его за то, что он своим внезапным появлением испугал их обеих, а Кася встретила его улыбкой. В это время наверху, в женской половине, послышался голос Спытковой:

— Кася! Ах, ветреная девчонка! Где же она пропала?

Девушка, вырываясь из объятий Зданы, улыбнулась еще раз Томко и исчезла.

II

На женской половине все еще спали, измученные долгим бодрствованием, когда их внезапно разбудил страшный шум диких голосов, сливавшийся со стуком и грохотом, от которых дрожал весь дом. Первый звук, долетевший до их слуха, был воинственный призыв к бою.

Грохот сбрасываемых бревен и камней смешивался с криками бешенства, среди которых иногда можно было различить стон раненого или брань рыцарей. На крыши летел град камней, бросаемых из пращей осажденных, а стены тряслись, и все городище гудело от топота ног и беготни вокруг всего замка по мостам.

Слышно было, как целыми толпами защитники срывались с одного места и бежали в другое, туда, где грозила опасность. Иногда весь этот хаос звуков покрывался голосом начальника обороны и тотчас же тонул в море криков. Слышался треск разбиваемых рогаток, гул срывающихся камней и стоны тех, на кого они обрушивались.

Женщины с плачем вскакивали с постелей, набрасывали на себя одежду и, торопливо крестясь, бежали, сами не зная куда, крича, толкая друг друга и почти не сознавая, что они делают…

Только одна Ганна Белинова стояла посреди горницы бледная, но спокойная; она была уже одета и с грустью и жалостью смотрела на свое испуганное и переполошившееся стадо.

— Они уже ломятся в ворота! — с громким плачем кричала Спыткова, наблюдавшая из чердачного окошка. — Что делать? Боже милосердный! Что делать? Спасайтесь, кто может!

В горницу то и дело вбегали служанки.

— Уже подходят от Ольшанки! — кричала одна. — Перешли через болото!

— Идут всей громадой к воротам! — говорила другая.

— Камни летят градом, а из-за стрел света не видно! — докладывала третья…

— Эмо подстрелили, когда она несла воду; вся запыхавшись, вбежала еще одна, с перепуга она уронила кувшин и разбила.

— Кувшин мой! — прервала ее с жестом отчаянья Ганна Белинова. — Мой хороший кувшин!

Ей не столько было жаль подстреленную девушку, сколько кувшин. Не успела она договорить этих слов, как в горницу вбежала немолодая женщина с заплаканным лицом и окровавленной рукой. Стрелы в ране уже не было, но кровь еще сочилась из нее, а из глаз обильно текли слезы, и от страха она не могла вымолвить ни слова. Здана тотчас же принялась обмывать и перевязывать рану, а Кася помогала ей. Поднялись плач и причитания.

Не успели еще они успокоиться после этого случая, как в дверь постучали. Все со страха отскочили от них.

— Отец Гедеон идет служить утреню! — раздался голос за дверью.

Женщины совсем забыли о службе, а молитва была так нужна теперь их душам! Все принялись торопливо одеваться, чтобы поспеть к утрене. Даже Спыткова, не любившая рано вставать и одеваться, набросила что-то на себя, чтобы идти вместе с другими.

Среди стен, дрожавших от разыгравшегося боя, на своем обычном месте, под легкой крышей, на которую сыпался град камней, отец Гедеон приносил бескровную жертву так невозмутимо спокойно, как будто бы он находился в своем тихом монастыре в прежнее счастливое время.

Во дворе, на открытом возвышении, отзвуки борьбы на валах казались такими громкими и страшными, что перепуганные женщины, едва только вышли из дома, упали на колени и, будучи не в силах молиться, обратили заплаканные глаза на капеллана, которого, казалось, не волновали ни этот шум, ни грохот камней, скатывающихся с крыш, ни стоны раненых. Старец был весь в молитве и в Боге, душа его витала в ином мире!

Его окружали только женщины и маленькие дети. Все мальчики постарше, как их ни прогоняли прочь и ни удерживали, пошли на окопы метать из пращей и стрелять из маленьких луков — воины не могли от них избавиться.

Среди заплаканных женских лиц выделялось спокойное лицо старой Белиновой и полудетское еще, с широко открытыми глазами и полуоткрытым ртом лицо Каси, дышавшее почти мужским воодушевлением. Она, казалось, готова была каждую минуту сорваться с места, чтобы бежать