— Вы еще Науменко пропустили.

— А она что?

— Как что? Кто его обменял у Нины на рукопись?

— То есть как это, обменял на рукопись? У нее не было рукописи. Она сама приходила, требовала тут, чтобы… Ну, в общем уверяла, что у Авилова ее нету.

— Конечно, у него и не было. Потому что она скоммуниздила…

— Так это ж скокарем надо быть. Квартирным вором. А погоди-ка… Попробуем проверить. Если она, грубо говоря, ее поперла, то не взламывала же замки… Посиди тут.

Шишкин встал и, прихватив ключи, спустился в подвал. Шура опять был навеселе, но не дерзил, держался достойно.

— А кто это такая, Науменко? Девчонка в штанах? Заходила, когда Нина отъехала. Говорила, на огонек, да только с ней разговаривать не стали после газеты. Ни он, ни я. Никто.

— Так… — вернувшись, следователь сел и принялся барабанить пальцами по столу. — Значит, это Науменко отдала ему рукопись.

— Как же. Такая отдаст, — отмахнулась Зося. — Она ее обменяла у Нины на бывшего любовника. Чтобы ни себе, ни людям. А Нина уже ему отдала. А что, думаете, Нина отсюда съехала? Жила бы себе припеваючи. Условие поставили.

— Так-так-так. Понятно. Ну, то есть ничего не понятно. Кто из четверых подменил рукопись, оставив себе оригинал? И зачем?

— Да любой мог. Это ж совершенно безопасно. Один экземпляр отдаешь, другой оставляешь. Пока суть да дело, пока разберутся, а может, и вообще не разберутся…

— Спивак отпадает. Даже такая махинация для него рискованна.

— Да, — согласилась Зоська. — Пожалуй, что дядька трусоват. Хорошо бы все были обеспеченными, тогда б никто не рисковал. Богатые, они поспокойней. Но из остальных я бы никого не стала исключать.

— Нину тоже?

— Нина, знаете… Как сказать-то? В общем, ее может заклинить на любви.

— Я что-то не замечал ее любви к Пушкину.

— А к Авилову замечали?

— Пожалуй.

— Могла же она все отдать за его безопасность? Могла… — Зося замолчала. — Нет, не могу объяснить почему. Она все отдала, совершенно… Но так поступают девчонки. А вдовы… нет, взрослые женщины что-нибудь да приберегут. Они знают, что жизнь длинная. Она тоже могла подменить и что-нибудь да оставить.

— Да тебе-то откуда это знать?

— Город маленький, все на виду, — поскучнела Зося. — Держит ее следователь за дурочку, и ничего не докажешь. Глаза, уши есть. Да и в книжках тоже много чего попадается. Ну, в общем, я думаю, что это либо Нина, либо Наталья, но даже скорей всего, что Нина.

— А Авилов?

— Не знаю я, Михал Михалыч, он темная лошадка. Я в мужчинах не понимаю. Они и сами не знают, чего хотят. Вот если б знать, с кем он сейчас живет…

— Ну это-то не проблема. Завтра позвоню и выясним.

— Ему позвоните?

— Зачем? — удивился Шишкин. — Странно было бы с моей стороны позвонить и спросить, с кем он живет. Да он и не скажет.

— А дайте телефон. Ну пожалуйста.

— Зачем тебе?

— Для дела. Может, я чего выясню…

Зося хитро прищурилась, и Михал Михалыч усмехнулся.

— Он тебе нравится, что ли?

— Само собой нравится. С ним кокетничать весело. А любить такого всерьез… я б не рискнула. Разве что лет этак в тридцать.

— Госпожа Науменко и в тридцать срезалась. — Зося едва не подскочила.

— Тридцать? Я думала ей, как мне, двадцать два!

— Ладно, на сегодня совет закончен. Вот его телефон, но ты не выбалтывай, что случилось. Ему нельзя много знать.

Зося позвонила Авилову в тот же вечер. Трубку взяла женщина и поинтересовалась, с кем разговаривает.

— Моя фамилия Свенцицкая. Зося Вацловна.

Авилов подошел к трубке.

— Привет, Зося. Как дела? Какие новости? — Зося, даже не вспомнив о предупреждении Шишкина, немедленно выложила новости. Собеседник отреагировал странно.

— Когда вы закончите с этой ерундой?

Это был голос начальника, недовольного подчиненными.

— Почему это мы? — обиделась Зося. — Это вы наваляли тут дел, а мы разгребаем.

— С одной стороны, — принялся рассуждать Авилов, — как бы проще отвечать за копию, чем за оригинал. С другой стороны, выходит, что оригинал опять я присвоил, гори он. Думаешь, ее на полпути поменяли… Нина или Наташа? Ни та, ни другая, я думаю. Наташа лишнего не делает, только «от и до», а Нина устала от жизни-борьбы и осложнений. Красивым тяжко. Устала и сдалась, мне кажется. Она Пушкина любит, так проще.

— Ничего она не устала, — выпалила Зося. Пусть он знает, в конце концов! Ее Наталья заставила поменять вас на рукопись. Нина отдала вас, чтобы вы сдали рукопись следователю.

— Не морочь мне голову, ладно?

— А кто это трубку брал?

— Домработница. А что?

— У ней большие полномочия.

— Ей их никто не давал. Просто тоже наглая девица. А что?

— Да так, ничего. Значит, вы думаете, что ни Нина, ни Наташа.

— Я ничего не думаю. Тут есть один фокус. Рукопись важна в заповеднике. Как только ты вышел из круга, ее власть закончена. Ищите у себя.

— А кстати, вы не знаете, где Наташа?

— Позавчера звонила. На свадьбу приглашала.

— Как-то быстро.

Авилов в ответ неестественно засмеялся. По телефону он Зосе не понравился. Черствый, как старый хлеб. Рассудительный. Когда успел засохнуть: «с одной стороны то, с другой стороны се». Зося вспомнила, что Авилов — директор предприятия. Смешно. Про него не скажешь… Так, юноша не первой свежести, с невеселой улыбочкой в глазах. На щеках вертикальные складки, когда смеется, похож на Леонардо ди Каприо. Шрам. Умный, наглый, самоуверенный. Зося поняла, что составляет портрет подозреваемого. И добавила: хладнокровный. Бедные мы, бедные, никому-то мы со своей рукописью не нужны! Москве лишь бы дело закрыть. «Ты царь. Живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум… И пусть толпа… И в детской резвости колеблет твой треножник!» Она читала это на выпускном вечере в школе. Он прав — нужно искать здесь. Это их внутренняя проблема, и никто ее не решит, потому что никому это не нужно. Кто уехал, тот уехал, а кто остался, тем не выбраться. Так и будут носиться с именами, рукописями, призраками… И неужели ж и Пушкин, и книги ни на что больше не годны? Зачем тогда они существуют? Если существуют, то на что-нибудь должны годиться. Зося призадумалась, прошла в комнату, рассеянно перебрала предметы на полке. Ей попался Наташин роман. Может, тут что есть? Она переоделась в пижаму, постелила постель и легла читать. Одолев половину, посмотрела на часы: три часа сорок восемь минут. Она снова углубилась в строчки и не заметила, как наступило утро. В семь она нечаянно уснула, зажав в руке листы.