Миновала еще одна осадная ночь. Лагерь превратился наполовину в госпиталь, наполовину в строительную базу; испанцы, постоянно отбивающие атаки индейцев, бинтовали свои раны и восстанавливали стены. Долго так продолжаться не могло. Люди Нарваэса были ненадежны и могли взбунтоваться. Единственным выходом оставалось бегство из Мехико.

Утром Кортес еще раз попытался использовать единственный свой шанс – Моктесуму. Но когда он послал к королю, требуя от него приказать своим воинам прекратить атаки на испанцев, ибо они решили покинуть город, Моктесума, как описывают, грустно ответил: «Судьба из-за него привела меня на такой путь, что я не хочу жить, и я не хочу слышать когла-либо еще его голос». Тогда фрей Бартоломе и Олид пошли поговорить с ним, чтобы попытаться убедить короля, но тот ответил только, что он не в состоянии что-либо сделать, чтобы прекратить войну. Мешики выбрали королем вместо него Куитлауака. И он добавил: «я считаю поэтому, что все вы будете убиты».

Тем не менее Моктесума попытался поговорить со своими людьми. Другое дело, по своей ли воле он это сделал или нет. Описывают, что его «подняли» на одну из зубчатых стен на крыше под охраной испанских солдат. Очевидно, его увидели и узнали военные вожди, тут же приказавшие прекратить атаки, и четверо из них вышли вперед, чтобы поговорить с ним. Содержание их речи кажется неожиданно миролюбивым, учитывая размеры катастрофы, которую он на них навлек. Однако там были и другие, те, что не были готовы покорно дожидаться, пока экс-король еще раз лишит воинов воли к сражению. Одним из них был Куитлауак. Еще одним – Куаутемок, юноша, рожденный быть королем и воспитанный для жестокости и войны.

Был ли отдан какой-либо приказ, и если да, то кто именно его отдал, мы не знаем, однако переговоры закончились внезапным градом камней и стрел. Под таким сильным обстрелом солдаты оказались не в состоянии обеспечить защиту Моктесумы, и он был трижды ранен – в ногу, в руку и в голову. Гомара пишет, что он жил еще три дня в сильных муках, а затем умер. Берналь Диас, который должен был быть непосредственным свидетелем ранения Моктесумы, пишет, что тот не позволил перевязать свои раны и отказался принимать какую-либо пищу; «затем совершенно неожиданно нам сообщили, что он мертв». И добавляет: «Кортес и мы все, капитаны и солдаты, оплакивали его».

Ни один из источников не приводит подробностей смерти Моктесумы. Кортес также не делает этого, он просто пишет в своих донесениях, что камень ударил Моктесуму по голове с такой силой, что «через три дня он умер». И добавляет: «Тогда я приказал унести его, мертвого, как есть, двум индейским пленникам, которые унесли его прочь, к его людям; но я не знаю, что они с ним сделали, знаю только, что война не прекратилась…» Другие люди, которых не было там в это время, описывают, как его нашли мертвым с цепями на ногах и пятью кинжальными ранами в груди, как испанцы вонзили меч ему в зад, а также сколько еще пленников было убито, например Какама – сорока пятью ножевыми ударами. Однако это не более чем политические выпады, сделанные значительно позже в адрес Кортеса, ибо хотя избавляться от пленников, задерживавших отступающую армию, было делом достаточно обычным, а у Кортеса хватало оснований не доверять Моктесуме, у него конечно же не было никаких причин делать из него мученика. В любом случае зачем ждать три дня? Значительно более вероятно, что сам Моктесума дошел до состояния, при котором смерть предпочтительнее жизни. Он вполне способен был умереть от недостатка воли к жизни; кроме того, хотя он и принял избрание нового, более воинственного короля, он не мог смотреть в будущее с большим энтузиазмом. Так или иначе, какую выгоду могли извлечь для себя испанцы из его смерти? Правда, вид его тела, выносимого из лагеря, вызвал крики и причитания среди индейцев, но не привел к какому-либо ослаблению атак. В самом деле, эффект был скорее противоположным, ибо смерть человека, правившего ими больше семнадцати лет, неизбежно должна была возбудить в мешиках жажду мести.

Моктесума был «добровольным» пленником испанцев больше шести месяцев. Вместе с ним исчезла и без того шаткая их власть над владениями мешиков. С этого момента испанцы должны были полагаться только на силу своего оружия. Защититься же было абсолютно невозможно, ибо, как пишет Кортес, если бы за каждого погибшего испанца погибало двадцать пять тысяч индейцев, его люди все равно были бы уничтожены. Но чтобы вывести свои силы из города, ему необходимо было овладеть короткой дамбой на Такубу. Через день после смерти Моктесумы он сделал еще одну попытку, атаковав в западном направлении с передвижными башнями, четырьмя пушками и более чем тремя тысячами тлашкаланцев. Однако в итоге сражения, длившегося все утро, его вновь вынудили отступить и гнали до самых ворот испанского лагеря.

В это время мешики заняли большой храм – Кортес пишет, там было около пятисот «знатных персон»; Берналь Диас утверждает, что «туда поднялось более четырех тысяч воинов». Как бы то ни было, террасы храма и единственная ведущая на вершину лестница из ста четырнадцати ступеней превращали его в естественную крепость. Более того, как можно видеть на плане города, храм доминировал над лагерем испанцев. До этого мешики не занимали его, вероятно, по религиозным соображениям. Однако теперь их вел человек, воспитанный не для жреческого поприща, а для войны. Куитлауак мог руководствоваться и теми соображениями, что его избрание королем еще не было закреплено религиозным обрядом, непременно включавшим в себя жертвоприношения в храме бога войны.

Кортес ответил немедленно, ибо «кроме того, что они нанесли нам оттуда большой урон, пребывание в храме придало им храбрости и решимости атаковать нас». И когда посланные им отряды не смогли захватить храм, он лично пошел на приступ, окружил основание храма и поднял людей во фронтальную атаку вверх по лестнице. Началось жестокое сражение. Кавалерия внизу, во дворе, оказалась беспомощна, копыта лошадей скользили по гладкой поверхности каменных плит, и хотя пушки косили индейцев по десять или пятнадцать человек за выстрел, враг был настолько многочислен, что их ряды тут же смыкались. И все же верх взяла испанская сталь. Сражаясь плечо к плечу и продвигаясь вперед шаг за шагом, они дошли до вершины, «полностью залитой кровью», и тут началась уже охота за несчастными защитниками. Их сбрасывали вниз с террас, как раньше их жрецы сбрасывали тела принесенных в жертву. С помощью тлашкаланцев испанцы сожгли башни, кумирни, самих идолов. Была одержана первая реальная победа с тех пор, как Альварадо учинил резню среди беззащитных танцоров. «У них отняли некоторую долю их гордости», – лаконично замечает Кортес.

Однако во время последовавших переговоров стало ясно, что на сей раз мешики настроены решительно и намерены полностью уничтожить испанцев. Они снесли все мосты и готовы были уморить испанцев голодом, если окажутся не в состоянии перебить их. В эту ночь Кортес предпринял внезапную вылазку, захватил улицу, поджег около трехсот домов и вернулся затем в лагерь по другой улице, сжигая все на своем пути, распространяя пожар на нависавшие над лагерем испанцев террасы. На рассвете он уже снова вышел из лагеря и пробивался к такубской дамбе, на которой было восемь «очень больших крепких мостов». Теперь на их месте зияли проломы в дамбе, и в местах этих были возведены баррикады из саманного кирпича и глины. Он захватил четыре бывших моста, засыпал проломы обломками баррикад и поджег подступавшие к дамбе дома и террасы. К ночи он уже достаточно владел ситуацией, чтобы выставить охрану на засыпанных обломками проломах. На следующий день он снова сражался, пробиваясь дальше к материку, пока до него не дошло известие о том, что мешики ищут мира. Взяв с собой нескольких всадников, он галопом помчался обратно в лагерь.