ребенок, и его растрепавшиеся кудряшки зависли в воздухе, окружив голову русым нимбом. Славику показалось, что сам воздух застыл, сгустился и превратился в прозрачный, сопротивляющийся каждому вдоху кисель.

— Идите, — Варвара Спиридоновна кивнула в сторону дверей. — Ну, с богом…

— …его вроде как обратно нынче признали, — эхом откликнулся Славик и поспешил за резко отодвинувшей стул Матильдой.

Товарищ второжительница сама говорила: долгие проводы — лишние слезы.

У дверей Славик проверил в кармане пластиковую коробочку, а Матильда еще раз на всякий случай взглянула на листок бумаги с маршрутом, который и так уже запомнила наизусть.

— Страшно?

Матильда кивнула. Судя по тому, что рассказывала об этом осколке Варвара Спиридоновна, за тяжелой деревянной дверью был сущий ад. Ад для монад, подумал Славик, невольно обрадовавшись паразитной рифме, словно она могла все как-то облегчить, заставить нависшую над ними осязаемую опасность прыснуть в кулачок и отойти посмеиваясь.

— Давай вернемся. К Варваре Спиридоновне, в Химки. Да сдался он тебе, сама говорила, что у вас токсичные отношения… Признай уже, что ты его любишь. — Славику вдруг дико захотелось хоть какой-то определенности. — Ну, чисто по-человечески…

— Олух ты, — процедила Матильда. — Царя небесного.

Славик взялся за ручку, и дверь, скрипнув тугими петлями, открылась. В аду было лето и на фонарных столбах цвели флаги.

***

Они шли дворами — Варвара Спиридоновна велела держаться подальше от людных мест. Во дворах было тихо и солнечно, распаренные женщины катили перед собой коляски, улыбались друг другу, здоровались. Дети носились по площадкам. В одном дворе мальчишки играли в какое-то противостояние — одна группа пряталась в домиках и на горках, а другая выслеживала ее и с криками «Нечисть, нечисть!» направляла на противников палки и громко шипела, поводя ими в воздухе. «Нечисть» падала на мягкое, нетравмоопасное покрытие площадки и корчилась.

Варвара Спиридоновна сказала — в этом слое случилось вторжение, ваши полезли к нашим толпами. И тогда Начальство передало обыкновенным людям одну из своих разработок — аппарат «Духоскоп» для выявления монад, прячущихся в телесных скафандрах. Начальство прекрасно осведомлено о том, что люди, как и монады, ни в чем не знают меры, а особенно — в уничтожении тех, кто на них не похож. Но надо же было что-то делать.

Постепенно Славик расслабился. Лето было такое теплое, такое умиротворяющее, здесь просто не могло произойти ничего страшного. На газонах пыльными клубками грелись собаки. Пчелы ползали по белым, осыпающимся пыльцой цветам чубушника.

Оставалось пройти всего пару кварталов, когда у них за спиной взвыла полицейская сирена — и сразу перешла на смешное кваканье, как будто смущенная тем, что побеспокоила отдыхающих горожан. Матильда замерла, так и не поставив на хрустящий тополиными сережками асфальт занесенную для следующего шага ногу. Качнулась ветка, словно отодвинутая незримой Женечкиной рукой, и в глаза бросилась трафаретная надпись на приоткрытой двери подвала: «Укрытие».

— Туда! — шепнула Матильда.

Это же не может быть на самом деле, подумал Славик, ведь лето, ведь вон воробьи кувыркаются в песке. Обернувшись в последний раз перед тем, как сбежать по лестнице в подвал, он успел заметить, что на мытом бело-синем боку въезжающей во двор машины написано: «Духовная полиция». Это его немного утешило: такого и впрямь не может быть, это же абсурд какой-то, и все видят, что это абсурд.

В подвале пахло сыростью и прелой картошкой, примерно как в баре «Почта духов». Славик забился в закуток слева от лестницы, а Матильда принялась по-паучьи карабкаться по покрытым испариной трубам к потолку. Потом стало тихо, Славик слышал только свое дрожащее дыхание и прижал соленую ладонь ко рту, чтобы пыхтеть не так громко.

Ничего не происходило, и Славик уже хотел сказать, что их, наверное, не заметили, может, это и не за ними ехала машина, — но тут дверь наверху открылась, и лестница заскрипела под чужими шагами.

— Говорю же, Николай Иванович, точно здесь, — сказал чей-то голос.

В подвал спустились двое в серой мешковатой форме, живо напомнившие Славику подчиненных товарища Полоротова, которые когда-то давным-давно, в другом мире, покупали пепельницу в форме ежа и называли Матильду Мотей. У одного в руках трещал и поскуливал какой-то прибор, а у другого за спиной был металлический ребристый ранец с отходящей от него гибкой трубой, и этой трубой незнакомец водил из стороны в сторону. Воздуходувка, что ли, подумал Славик. Духовная полиция с воздуходувкой, ну неужели никто не видит, какой это бред.

Прибор взвизгнул особенно громко. Полицейские принялись простукивать трубы, а тот, который держал прибор, длинно откашлялся, зычным, профессиональным голосом сказал:

— Назовись, нечисть!

И уже с будничной ленцой добавил:

— Нам для отчетности.

— Я не нечисть! — крикнула из-под потолка Матильда. — Я — свободная гахэ!

И, прыгнув на них сверху, звонко ударила носителя «Духоскопа» головой об трубу. Бахнул Веснин дамский пистолетик, мужской голос тоненько заматерился, полицейский, у которого за спиной был ребристый ранец, навел на Матильду угрожающе загудевший раструб, и Славик наконец понял, что это не воздуходувка.

Это огнемет.

Варвара Спиридоновна сказала — ваших пробралось туда слишком много. Варвара Спиридоновна сказала — надо же было что-то делать. Но то, что телесные скафандры монад в этом осколке сжигают на месте, он счел художественным преувеличением, еще подумал: вот какая молодец товарищ второжительница, глядишь, и отговорит Матильду, ведь огонь, вгрызающийся в живую плоть, — это должно быть страшно даже для гахэ. В конце концов, и у кадавра есть точки, воздействие на которые может причинить духу настоящую человеческую боль, этому Варвару Спиридоновну научила китайская наука акупунктура…

— Николай Иванович, ТБ нарушаем… — простонал, держась за намокающий черным бок, полицейский с «Духоскопом».

— Да я только подпалю чутка, чтоб не брыкалась.

Струя пламени с ревом вырвалась из трубы и съела Матильдину руку, закапала на пол расплавленная синтетическая ткань, звякнул, падая, игрушечный на вид пистолетик. Матильда молча ринулась на полицейского, и новая струя гудящего пламени ее не остановила — уже горящая, она повисла на противнике, вцепилась почерневшей рукой в трубу у самого ранца, в руке раскрылся нож-«бабочка».

— Беги, крум! — низким чужим голосом рявкнула Матильда. — Беги!

Славик выскочил из закутка и помчался вверх по лестнице. За спиной у него раздалось еще несколько выстрелов, потом крики, переходящие в истошный, безобразный визг, и, наконец, волна жара выбросила его из подвала. За спиной трещало и ревело, и в этом реве Славик различал человеческие крики…