– Даша, что тебе надо? – Алымов нарочно назвал ее настоящим именем: Дара терпеть этого не могла. Но сейчас словно не услышала.

– Поговори со мной, Алымов. Пожалуйста. А то кругом одни волки, того и гляди – порвут. Один ты человек.

– Ты преувеличиваешь. Полно нормальных людей. И о чем нам с тобой разговаривать? Ты давно сказала все, что хотела.

Дара вдруг как-то передернулась, и на секунду ее невозмутимое лицо исказилось гримасой такого горького отчаяния, что Алымов даже испугался.

– Ну-ка, пойдем! – Он отвел ее в сторону и встал так, чтобы загораживать Дару от публики. – Может, сядешь? Хочешь чего-нибудь? Вина, водки?

– Воды, – с трудом выговорила Дара.

Сейчас Сергей ясно видел, что в ней есть какой-то трагический надлом, и не понимал, в чем дело. Он принес воду, Дара взяла, но пить не стала и продолжала стоять, глядя в пространство.

– Даша, что случилось?

Она перевела на Алымова взгляд и медленно произнесла:

– Сейчас ты посмеешься. Я влюбилась. Смешно?

– Не особенно. Что тут смешного?

– Сегодня… Сегодня девятый день. А я хожу тут, дура силиконовая, и улыбаюсь всяким козлам. Если бы не ты! Хоть в петлю.

– О чем ты говоришь? Какой девятый день?

– Девятый день, как нет моего мальчика. Моего Славика, моего Санни! Похоронили. В земельку зарыли. А я даже повыть над гробом не могла. Девятнадцать мальчику только исполнилось. А мне-то уже тридцать один! Но так любили друг друга, не представляешь! Он из кордебалета, такой талантливый, такой милый… Все его звали Sunny! Закатилось солнышко…

– Что же случилось?

Дара вдруг приблизилась к уху Алымова и прошептала еле слышно:

– Мой его убил. Заказал.

Алымов отшатнулся:

– Да ладно тебе! Сейчас же не девяностые!

– Я точно знаю, это он.

– Господи…

– Я знаю, это мне наказание. За тебя.

– Ну, ты-то жива, допустим!

– Ты думаешь, я жива?

– Извини, зря я это сказал.

– Ничего, заслужила. Сережа, прости меня! Пожалуйста.

– Я не держу на тебя зла.

– Ты простил?

– Тебе так нужно мое прощение?

– Да, очень.

– Ну хорошо, я тебя прощаю.

– Спасибо! Спасибо тебе, дорогой! И что простил, и что выслушал. А мог и послать куда подальше. Спасибо. Получается, ты мой единственный друг. Совсем не с кем поговорить. Как в пустыне живу. Ты скажешь – сама виновата, и будешь прав.

– Не скажу.

Они стояли у окна и разговаривали очень тихо, светски улыбаясь друг другу, так что со стороны даже предположить было невозможно, о чем именно ведет разговор эта пара: элегантный мужчина в смокинге и бриллиантовая красавица.

– А знаешь, что самое ужасное? Я беременна. Восьмая неделя. И не знаю, от кого из них. И что делать, не знаю. Муж, конечно, первым делом генетическую экспертизу запросит. Но если ребенок от Славочки, никакая экспертиза не понадобится.

– Почему?

– Санни – мулат. У него отец афроамериканец, мама русская. Так что сам понимаешь, какой ребенок у меня может родиться. Но я не этого боюсь! Ну, выгонит он меня, так и хрен с ним. А если от него ребенок? Да еще сын? Он же меня никогда не отпустит! А если и отпустит, то ребенка не отдаст, понимаешь?

«Кто бы мог подумать, что именно так все обернется?» – вздыхал Алымов, возвращаясь домой. Он был уверен, что Дара далеко пойдет – с ее-то красотой, энергией и талантом. А вон что вышло. О том же думала и Дара, глядя пустым взглядом в окно автомобиля: могла ли она представить, что именно Алымову будет плакаться в жилетку?! Получается, он – единственный близкий ей человек, чуть ли не брат! А ведь было время, когда она просто лезла на стену, сначала от желания, потом от раздражения. Как же чудовищно он ее бесил! Своим занудством, чистоплюйством, замшелой честностью! Вечно витал в облаках! Чистенький московский мальчик, маменькин сынок, белоручка – что он мог знать о настоящей жизни, о ее грязи и мерзости?! Ничего. Да и в постели оказался весьма примитивен. Взрослый мужик, а наивный, как школьница. Ничего, потом вошел во вкус. Дара усмехнулась, вспомнив, какое жгучее удовольствие доставляло ей сексуальное просвещение Алымова – усмехнулась и тут же чуть не скорчилась от боли, пронзившей насквозь: Санни! Славик, мальчик мой! Солнышко мое! Словно увидела его перед собой: карие глаза с очень яркими белками, белозубая улыбка, ямочка на щеке…

Гладкая шоколадная кожа, от запаха которой она сходила с ума…

Его поцелуи, его смех, его нежность…

Как теперь жить?! Как?!

«Господи, прости меня, грешную! – взмолилась Дараю – Прости! Ни одного мужика к себе не подпущу, в отрепьях босая ходить стану, землю есть буду – только пусть ребенок будет от Славика! Ну, пожалуйста, Господи, что тебе стоит!» И она впилась зубами в костяшки пальцев, сжатых в кулак, чтобы не заорать в полный голос.

– Вам нехорошо, Дарья Алексеевна? – спросил шофер, и Дара с ненавистью взглянула в его бритый затылок.

– Просто прекрасно. За дорогой следи!

Приехав домой, она сразу прошла в ванную, больше похожую на небольшой мраморный дворец, и стала под душ. Тонкие жесткие струи секли ее кожу, как розги, а она все увеличивала и увеличивала напор воды, рыдая в голос от горя – ничего, никто не услышит: рядом, из музыкального центра, стоящего у зеркала, вовсю надрывался Фредди Меркьюри: «Outside the dawn is breaking, but inside in the dark I’m aching to be free! The Show must go on…» [10]. Наконец, она вытащила себя из душа, подсушила волосы, нанесла на лицо крем и долго смотрела в зеркало, ничего там не видя. Потом накинула халат и поплелась в спальню.

– Ну, как развлекалась сегодня?

Муж лежал в ее постели, закинув руки за голову, и Дара внутренне застонала: ну почему, почему его принесло именно сегодня?! Или он специально?

– Нормально. Премию получила за «Кабаре».

– Молодец. Ну-ка! – Он выразительно шевельнул бровью.

Дара покорно развязала пояс и скинула халат. Она стояла перед ним обнаженная и опустошенная – совершенное создание природы, слегка подправленное пластическим хирургом, сексуальная кукла, живая игрушка… подстреленное животное, истекающее кровью.

– С кем общалась?

Дара не стала врать – все равно он уже наверняка знает, и перечислила всех, с кем перекинулась хотя бы парой слов.

– О, даже с господином Алымовым! И он тебя не придушил?

– Как видишь – нет.