– Иди за мной, – говорю я, улыбаясь из-за того, что держу в голове один секрет. И веду ее к узкой тропинке, которая проходит вдоль садов, находящихся за домами, что стоят на улице Черчиль-клоус. В последнее время я бывала здесь часто и подолгу, наблюдая, слушая и составляя план. Это будет важный день для Анук, и я не хочу ничего оставлять на волю случая. Когда мы почти доходим до гаражей, я останавливаюсь и поворачиваюсь к саду, который отделяет от тропинки проволочный забор. Забор не очень-то высок, что весьма глупо – люди, живущие здесь, сами напрашиваются на то, чтобы случилось что-то вроде того, что задумала я.

– Что мы тут делаем? – дрожащим голосом спрашивает Анук. – Почему бы нам не пойти ко мне домой и не поиграть с моим Миром девочки?

– Нет, – говорю я. – Мы займемся кое-чем гораздо более интересным. – Я прижимаю палец к губам, как делает мисс Пикеринг, когда собирается что-то нам почитать. Если Анук будет слишком шуметь, кто-нибудь может выйти из дома в сад. Я сую руку в карман куртки и вынимаю ломтик салями, который взяла дома из холодильника. Быстро оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что за мной никто не наблюдает, я сворачиваю ломтик салями в трубочку и просовываю его в одно из ромбовидных отверстий в проволочной сетке забора.

– Иди сюда, Барни. Барни, Барни! – тихо говорю я. – Выходи, выходи, где бы ты ни схоронился.

Барни хороший песик, и мы с ним уже проделывали это несколько раз, так что он подбегает ко мне сразу. Я жду, когда он подпрыгнет и обопрется передними лапами о забор. Как только он хватает зубами салями, я хватаю его за шкирку, поднимаю и переношу через забор. Затем засовываю его под свою куртку и быстренько застегиваю молнию, прежде чем он успевает вырваться из моих рук.

Стоящая за моей спиной Анук издает какой-то горловой звук, словно кошка, выкашливающая комок своей шерсти. Ей и правда придется закалить свой характер.

– Пошли, – говорю ей я.

– А куда мы пойдем теперь? – жалобно говорит она. Хоть бы она перестала задавать столько идиотских вопросов!

– Подожди – увидишь, – отвечаю ей я. – Увидишь.

Мы быстро доходим до садово-огородных участков. Вокруг нет ни души; обычно так и бывает в это время дня. В углу рядом с компостной кучей стоит большой металлический мусорный бак, из которого вверх торчит дымоходная труба. Бак предназначен для сжигания сухих листьев и других отходов. Я знаю, как он работает, – видела, как им пользуются другие. Я направляюсь прямиком к нему, обхватив руками живот, словно беременная. Внезапно я обнаруживаю, что Анук больше за мной не идет. Она стоит у ворот с кислой миной на лице. Мне приходится вернуться и буквально тащить ее за собой, сжав ее руку пониже плеча (что не очень-то легко, когда у тебя под курткой постоянно ерзает собака!). Не понимаю, почему она так усложняет мне задачу; я хочу, чтобы она просто доверилась мне и поняла, что я делаю это ради ее же блага.

Когда мы добираемся до бака, я снимаю с него крышку и бросаю ее на землю. Затем расстегиваю молнию на куртке и роняю Барни в бак… вот он плюхается на большую кучу сухих листьев, которую я накидала туда вчера. Он поднимает на меня свои большие грустные глаза. Бедный маленький песик, он не понимает, что происходит. Но через минуту поймет! Я подбираю с земли крышку и шваркаю ее обратно на бак; теперь настало время для самого интересного.

Едва Анук видит спички у меня в руках, как ее лицо сморщивается и белеет – теперь оно похоже на листок бумаги, смятый в комок и выброшенный за ненадобностью.

– Я хочу домой, – говорит она. Я почти чую запах ее страха, но это нормально – я тоже боялась, когда делала это в первый раз.

– Перестань ныть и смотри сюда, – говорю я ей. Когда я чиркаю спичкой, у меня начинает шуметь в ушах – такой звук производит моя кровь, пульсирующая в голове. Это приятное чувство, потому что оно напоминает мне, что я жива. Я уже собираюсь бросить горящую спичку в дымоход, когда меня грубо сбивает чей-то голос. Я не верю своим ушам – оказывается, здесь есть кто-то еще… мужчина, стоящий возле сарая на другой стороне садово-огородных участков. Он кричит и машет тростью.

– Что вы затеяли? – орет он. – А ну, убирайтесь отсюда. – И направляется к нам, но быстро идти он не может, потому что хромает. Это ЖУТКО бесит. Я потратила целую вечность, чтобы все это устроить, а теперь является этот дебил и безнадежно портит такой великий день в жизни моей лучшей подруги!!!

Я быстро бросаю спичку на грядку с салатом и поворачиваюсь к Анук.

– Беги, – говорю я ей. Но она не двигается с места, бледная и одеревеневшая, как статуя. А между тем мужчина с палкой подходит все ближе. – Ну же, делай, как я говорю! – шиплю я, толкая Анук в спину. И тогда она все-таки пускается бежать. Что ж, хоть что-то она сегодня все же усвоила: правила здесь устанавливаю я.

Меган

Я бросила взгляд на Серину. Она все еще говорила по телефону и сосредоточенно морщила лоб, консультируя одного из ординаторов нашей больницы относительно обезболивающей терапии для пациента с лейкемией. И я поняла, что делать то, что я задумала, надо именно сейчас. Я повернулась к бесчисленным выдвижным ящикам, занимавшим все пространство задней стены аптеки. Непосвященный никогда бы не разобрался в этой сложной системе, мне же хватило всего нескольких секунд, чтобы найти то, что мне было нужно. Когда я выдвигала ящик, мое горло сжал страх. Если меня застукают, я могу лишиться моей нынешней работы. И моя рука тряслась, когда я загребла небольшое количество белых таблеток и ссыпала их в маленький янтарно-коричневый пузырек. Я пообещала Хлое, что сделаю это для нее, и на этот раз я ее не подведу.

Когда я увидела ее сегодня утром на кресле-лежанке в гостиной, выглядела она просто жутко. На ее лице читалась такая мука, словно она была смертельно больна. Я с ужасом выслушала ее рассказ о том, как она проснулась где-то около трех часов ночи – проснулась не в собственной кровати и даже не в доме, где было все-таки относительно безопасно, а в маленьком садике перед ним. Босая, одетая в одну только коротенькую ночную рубашку, она с изумлением и страхом обнаружила, что пытается руками раскопать рыхлую землю вокруг наших розовых кустов. Еще более, чем вид ее исцарапанных шипами предплечий и сломанных ногтей, меня встревожило то, что у нее не сохранилось абсолютно никаких воспоминаний о том, как она спустилась на первый этаж и отперла парадную дверь. Слишком испуганная, чтобы вновь лечь в кровать и заснуть, Хлоя провела остаток ночи на кресле-лежанке, поскольку знала – оно достаточно жестко и узко, чтобы не смогла заснуть опять.

Когда я ее увидела, она находилась в состоянии патологического страха, то и дело принималась плакать и очень переживала из-за какого-то важного совещания у нее на работе, на котором ей надлежало председательствовать и которое должно было начаться менее чем через три часа. Я сделала все, что могла, чтобы успокоить ее, но было очевидно, что одними словами делу уже не поможешь.

– Я совсем расклеилась, я буквально разваливаюсь на части, – сказала она. – Не знаю, как долго я еще смогу это выдерживать. Пожалуйста, Мег, неужели ты ничего не можешь сделать… просто чтобы помочь мне как-то продержаться следующие недели две до того момента, когда я наконец смогу попасть на прием к моему врачу?