Некоторое время союзники возлагали надежды на генерала Духонина, считая, что он сможет противостоять мирным планам большевиков. Но надежды рассыпались в прах, как только генерал был снят с поста Верховного главнокомандующего, и, хотя в своих многочисленных страстных манифестах он продолжал взывать к армии и ко всему народу, он не имел реальной возможности как-либо повлиять на ситуацию. Известные социал-революционеры отправились в Могилев, считая его возможным центром противостояния большевикам, но, разочаровавшись, вскоре вернулись в Петроград. К великому исходу присоединились военные миссии союзников, выехав 1 декабря в Киев. Через два дня в ставку наконец прибыл Крыленко и обнаружил, что местный гарнизон уже взбунтовался. Все были настроены против Духонина, особенно после известия о бегстве Корнилова и других генералов. Разъяренные солдаты собрались перед личным вагоном Крыленко, где содержался отставной главнокомандующий. И хотя Крыленко почти искренне желал сохранить жизнь своему пленнику, неистовствующая толпа ворвалась в вагон и вытащила генерала наружу. Там его жестоко избивали, пока он не потерял сознание, а затем какой-то матрос дважды выстрелил в него, и генерал скончался.

Откровенная неспособность военных миссий союзников помешать большевикам заключить перемирие побудила Бьюкенена рекомендовать резкую смену тактики. 27 ноября он убеждал Лондон, что не имеет смысла заставлять воевать истощенный народ против его желания. «Если мы будем цепляться за то, что причитается нам по праву, и настаивать, чтобы Россия выполнила данные ею обязательства по договору 1914 года, мы будем только играть на руку Германии, – предупредил он. – Каждый день, который мы удерживаем Россию в войне против ее желания, только восстанавливает ее народ против нас». Сейчас вряд ли кто стал бы оспаривать мудрость этого утверждения. Но в то время идея «получить все, что причитается нам по праву», имела страстных приверженцев, твердо убежденных, что решительная позиция против большевизма и против сепаратного мира заставит русский народ вернуться к патриотизму и справедливости. Большевизм считался явлением греховным, с которым нельзя было мириться, и праведно мыслящие государственные деятели союзников так же естественно выступали против него, как возражали против притонов для курения опиума или публичных домов.

Предложение Бьюкенена было очень своевременным, поскольку 29 ноября в Париже должна была состояться долгожданная конференция союзников, на которой Керенский надеялся добиться пересмотра целей войны. На следующий день помощник министра иностранных дел Бальфур прочитал обращение посла собравшимся представителям, но помимо Бальфура только полковник Хаус из Соединенных Штатов выразил согласие с предложенной им тактикой. Клемансо выдвинул свои возражения, а барон Сидни Соннино, министр иностранных дел Италии, был настроен еще более враждебно. Когда Маклакова, который все еще сохранял свой анахронический статус посла России во Франции – и продолжал эту работу до тех пор, пока Троцкий официально не сообщил ему об отставке за участие в парижском совещании, – спросили о его мнении, он присоединился к Клемансо и Соннино и предложил направить в Россию резолюцию, заявляющую, что союзники «приступят к пересмотру целей войны вместе с Россией, как только появится правительство, которое понимает свой долг перед страной и намерено защищать интересы своей страны, а не врага». Хаус, который считал Соннино «ультрареакционером», энергично выступал за пересмотр целей войны, но открыто увязывал эту идею с заявлением, которое нанесло бы намеренное оскорбление советскому правительству. Объявить об изменении целей войны было необходимо не только из-за событий в России, нужно было также принимать во внимание растущие мирные настроения в Западной Европе. Это стало ясно в самый день открытия конференции благодаря публикации в лондонской «Дейли телеграф» письма лорда Генри Лэндсдауна, пожилого государственного деятеля безупречно консервативных взглядов, который высказал предположение о допустимости проведения переговоров о мире. Хаус предложил конференции ограничиться хотя бы кратким заявлением о том, что союзники ведут войну не с целью агрессии или контрибуции. Его предложение встретило слабую поддержку, и Ллойд Джорджу с трудом удалось добиться объединения предложенных Хаусом и Маклаковым резолюций в одну. И снова американский представитель выдвинул возражения, и тогда Соннино взял на себя труд составить приемлемое заявление. Результат его попыток был одобрен всеми делегатами, за исключением Хауса, который решительно заявил, что Соединенные Штаты никогда не подпишут документ, идущий вразрез с прогрессивными идеями, о которых так часто заявлял в своих речах Вильсон. Его выступление заставило конференцию отвергнуть данную резолюцию, и наконец делегаты договорились, что каждая страна пошлет ноту по своему собственному усмотрению, но главное, в ней непременно будет заявлено, что союзники готовы пересмотреть свои военные цели вместе с Россией, как только у нее появится основанное на прочном фундаменте правительство, с которым они смогут сотрудничать.

Итоги конференции подчеркнули продолжающееся отдаление России от Запада, которое стало так заметно с момента победы большевистской революции. Хаус отправился в Соединенные Штаты, более чем когда-либо убежденный, что необходимо сформулировать определенный и либеральный базис для мирного договора и что, поскольку союзники отказались взять на себя инициативу, его сможет сформулировать Америка, технически находящаяся в положении «присоединившейся» страны. Позднее эту брешь в моральном вооружении демократов заполнило знаменитое послание Вильсона из «четырнадцати пунктов». Но еще в тот момент президент подчеркнул, что думает об этой проблеме, тесно увязывая с ней «русский вопрос». «Я не могу не думать, – сказал он в своем послании к конгрессу 4 декабря, призывая объявить войну против Австрии, – что если бы они (либеральные цели войны) с самого начала были ясными, то можно было бы привлечь на сторону союзников симпатии и энтузиазм русского народа, были бы устранены все подозрения и недоверие и образовался бы настоящий и прочный союз. Если бы они верили в эти цели в момент революции и если бы их и далее поддерживали в этой вере, то можно было бы избежать прискорбного переворота, который помешал их продвижению к законному и прочному правительству свободных людей».

А тем временем представители этого незаконного и непрочного правительства, которое, по намекам Вильсона, в настоящий момент определяло судьбы своего народа, пыталось сделать свое правление если не более законным, то более прочным, приступив к переговорам о перемирии с Центральными государствами в Брест-Литовске, который находился в российской Польше, где после отступления русских в июле 1916 года германцы устроили свою штаб-квартиру на Восточном фронте. Переговорный процесс в Брест-Литовске, который дал мир России только в марте, для множества официальных и неофициальных представителей союзников в Петрограде стал периодом тревог, разочарования и неопределенности. Они пребывали в добровольной изоляции, на которую их обрекали собственное отвращение к советскому правительству и запрет их правительств идти даже на малейшие контакты, необходимые для повседневного исполнения дипломатических обязанностей. Эта неловкая ситуация была отчасти устранена благодаря услугам неофициальных агентов, которые служили связующим звеном между Смольным и посольствами и от которых можно было отказаться в любое время, когда бы ни потребовала этой жертвы дипломатическая крайность.