Он медленно побрел через всю комнату к двери. Она оказалась тяжелой – остаток сил он истратил на то, чтобы ее открыть, а в коридоре за ней никого не оказалось. Сердце стучало в груди, точно молот. Эшу хотелось сорваться на бег, но он понимал, что наверняка в итоге растянется на полу, так что заставил себя двигаться неспешно и осторожно, пускай его и сердила эта медлительность.

Эш выбрался из комнаты и побрел по коридору. Когда он добрался до лестницы, то уже успел себя убедить, что ему, должно быть, почудилось. Иначе и быть не могло. Профессор погиб. Неоткуда ему было взяться на улице. Исключено.

Главное – двигаться потихоньку. Каждый шаг по лестнице приносил нестерпимую муку, но он готов бы спуститься и по десятку таких вот лестниц, лишь бы узнать правду.

Эш спустился на первый этаж и едва успел подойти к входной двери, как она распахнулась и перед ним предстала Дороти. В спину ей бил яркий свет.

– Эш? – Она протянула к нему руки. На лице отразилась неподдельная тревога. – Ты почему не в постели? Ты ведь болен!

– Я… видел вас… – ответил Эш, заглядывая ей через плечо. – Тебя и…

Он осекся, как только порог переступил спутник Дороти. На нем был твидовый пиджак, к которому пристала пыль и какой-то сор. Склонив голову, обладатель пиджака снимал с него налипшую грязь, но стоило Эшу заговорить, и он поднял взгляд.

Профессор и его дочь всегда были изумительно похожи. У него была такая же волевая челюсть, темные глаза, ироничная улыбка, трогавшая губы всякий раз, когда ему казалось, что кто-то ведет себя глуповато. Только профессорское лицо было изрезано морщинами: они залегли вокруг рта, на лбу, у глаз.

– Джонатан! – радостно воскликнул Профессор и улыбнулся.

На глаза Эшу навернулись слезы. Это и впрямь был Профессор, безо всяких шуток, спустя столько времени! Эш распахнул рот, но не смог выдавить из себя ни слова.

Профессор шагнул к нему и обнял за плечи.

– Рад встрече, сынок!

Дороти

Дороти решила, что лучше оставить Эша с Профессором наедине. Она отошла в сторону, когда они заключили друг друга в объятия, не желая портить такой важный, крайне интимный момент воссоединения. Казалось, это отец встретился с сыном, а не учитель с учеником. Убедившись, что на нее сейчас никто не обращает внимания, Дороти зашагала прочь по коридору.

Немного побродила по дому Эйвери, не зная, куда податься. Для нее это место «домом» так и не стало, даже за те недели, которые они прожили тут с матушкой перед свадьбой. В ее глазах это был, скорее, музей с высокими потолками, стенами, обтянутыми самыми дорогими и изысканными тканями, начищенными до блеска полами и панелями, хотя она в жизни не видела, чтобы их кто-нибудь протирал или мыл. Даже мебель была слишком уж вычурной, затейливой, помпезной. Сиденья, покрытые бархатом, подушки, украшенные искусной вышивкой, столы, на которых вырезаны маленькие животные и цветы. Для Дороти это было уже чересчур, и она с удивлением поймала себя на том, что в этих коридорах ее стала одолевать тоска по настоящему дому.

Ей вспомнились ветшающие алые стены и пропитанные водой ковры, сводчатая стеклянная крыша затопленного бассейна, виднеющаяся над черными волнами. Ее отель. Ее настоящий дом.

Она забрела в гостиную, которая… язык не поворачивался назвать эту комнату самой любимой в доме Эйвери, но она хотя бы никогда не вызывала у Дороти неприязни. Маленькая, узкая, с тяжелой бархатной драпировкой и пушистыми коврами, она походила на крепость, построенную ребенком из одеял и подушек. А еще сам хозяин дома нечасто сюда наведывался. А это всегда плюс.

У маленького диванчика стоял столик, накрытый для чаепития – наверное, чайник и чашки сюда приносили утром по просьбе матери. Чай давно остыл, но Дороти все равно налила себе чашечку. Кофеин есть кофеин, к тому же она уже давно не высыпалась толком. Она добавила несколько ложек сахара и опустилась на софу, погруженная в воспоминания о «Фейрмонте». Это и впрямь было единственное место за всю ее жизнь, где она чувствовала себя как дома. Повторится ли это когда-нибудь?

Она отпила холодного, горького чая.

– Н-да, – послышался сзади нее голос матери. – Ну и спектакль ты устроила.

Девушка поморщилась, едва не подавившись чаем. Она поставила чашку и блюдце на столик и обернулась. В дверях гостиной стояла Лоретта.

Она вошла в комнату и села рядом с Дороти. Налила и себе чашечку чая и поморщилась, сделав глоток.

– Какая гадость, – проворчала она и вернула чашку на столик. – Надо попросить заварить свежий. – Лоретта огляделась, будто бы ожидая, что прислуга тотчас материализуется из ниоткуда.

– Оставь слуг в покое, чай вкусный. Даже очень, – возразила Дороти. Дурацкая вышла ложь, но в девушке попросту взыграл дух противоречия. Она сделала еще один маленький глоток и поджала губы, чтобы не скривить их невольно. Мать воззрилась на нее с явным неодобрением, даже презрением.

Дороти проглотила чай и проговорила:

– Так ты следила за мной?

– За твоими выкрутасами? – Лоретта подняла бровь. – Еще как. Вы с тем господином и впрямь точно с неба свалились, а уж сколько вокруг вас было дыма… Зрелище завораживающее.

Тон у нее был прохладный, точно она и впрямь считала, что случившееся – это искусный фокус, не больше, но по глазам Дороти видела – не все так просто. Девушка с трудом скрыла улыбку. Она понимала: неважно, что сейчас говорит матушка, на самом деле ее изводит любопытство.

– Все еще мне не веришь? – спросила Дороти.

Лоретта смерила ее взглядом. Девушке вспомнилась история, которую та ей часто рассказывала – о том, как задолго до рождения Дороти Лоретта побывала на сеансе у сестер Фокс. Эти самые сестры входили в число самых известных медиумов девятнадцатого века и смогли обвести вокруг пальца всю страну, внушив людям, будто бы общаются с духами через таинственный стук и шорохи. Лоретта обратила внимание, что звуки, которые якобы издавали «призраки», раздавались лишь тогда, когда ноги сестер оказывались на полу – или ткань платьев соприкасалась со столешницей. После сеанса она подошла к сестрам и изобличила их – и получила увесистую стопку купюр в обмен на молчание.

Вспоминая эту историю теперь, Дороти невольно улыбнулась. Должно быть, матери сейчас не по себе от мысли, что она никак не может объяснить случившееся с ее дочерью!

Немного помолчав, Лоретта спросила:

– И что теперь думаешь делать?

Тут уже Дороти стало не до улыбок. Теперь? Непонятно даже, с чего начать ответ.

Ей вспомнился полузатопленный «Фейрмонт» с его испорченными коврами и милыми колоннами. Она подумала о Зоре, Уиллисе и Чандре, о страшном будущем, которое их ждет. О черном небе без солнца. К горлу подкатил ком. Она подумала о Романе, дорогом Романе, который не заслужил одинокой смерти в безрадостном и пугающем будущем.