– Теперь ты должен пойти по земле сам, – Крайст продолжал говорить тихо, но Риоль отчетливо слышал каждое его слово:

Помни, что земля велика.

– А глупость больше, – добавил Искариот, вновь поворачиваясь к ним спиной…

– Ты сам должен будешь сделать выводы.

– Выводы? – машинально повторил вслед за Крайстом Риоль.

– Выводы.

Они всегда красивы. А иногда – верны.

– Как женщины, – не удержался Искариот, но сделал это, уже не оборачиваясь, хотя и вздохнув.

– Ну, что же, – подумал Риоль, – Значит пришло время ставить точку.

– Если книга не заканчивается многоточием, значит, она писалась зря, – подумал ему в ответ Крайст.

– Почему?

– Потому, что многоточия развивают мысленную перспективу.

И пишущего.

И читающего…

Риоль уходил медленно, но, не оглядываясь, и уже отойдя на порядочное расстояние, он словно вспомнив что-то, быстро повернул голову в сторону подъезда, в котором оставил своих друзей.

Подъезд был пуст.

– Мы еще увидимся? – громко спросил Риоль у пустоты.

– Конечно, – ответила ему пустота…

Андрюша был гад, и его не любил никто.

А времени для любви у него было очень много.

Потому, что он не занимался ничем.

Из него мог получиться балаганный зазывала, прохвост-проповедник, авантюрист с многоточиями, и Родина в него не верила.

Какое-то время Андрюша заполнял комнату в многокомнатной квартире, и одним из его соседей был поэт.

Поэт любил выпить, и Андрюша жил хорошо, потому, что поэту постоянно требовался собутыльник.

А так, как поэт был не бедный, то выпивка и закуска в доме не переводились.

Когда же поэт бросал пьянку и садился писать стихи – у него всегда можно было перехватить пару червонцев на собственную затворническую выпивку и закуску.

Первый раз поэт обидел Андрюшу когда бросил Москву и уехал на Восток.

В отместку Андрюша написал на поэта маляву в ЧК.

Но в ЧК сказали, что поэта знают хорошо, так, как его знают все, и в настоящий момент поэтом не интересуются.

Потом поэт вернулся и привез стихи о Персии, в которой, как оказалось, он никогда не был, и о том, что поэт в Персии не был, а стихи привез – Андрюша тоже написал в ЧК.

После этого Андрюшу пригласили на Лубянку и предложили ему за не большие, если честно сказать деньги, сообщать обо всем, что делает поэт.

Так Андрюша начал жить довольно сносно то на деньги, полученные от поэта за написанные тем стихи, то на деньги, полученные на Лубянке за написанные Андрюшей на поэта доносы.

Но все прекратилось в один миг.

Поэт умер.

Вскрыл себе вены в ленинградской гостинице, название которой Андрюша так и не сумел запомнить.

Правда, какое-то время Андрюша ходил на могилу поэта. Не потому, что любил того, а из-за того, что девушка, такая красивая, словно была нарисована акварелью, каждый раз, встречая Андрюшу у могилы поэта, давала ему по рублику чистого серебра.

Но на тридцатый день, когда Андрюша пришел за очередным рублем, рядом с девушкой оказался молодой человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета.

Человек стегнул Андрюшу кнутом и увез девушку в открытой коляске, запряженной парой гнедых лошадей, а Андрюша усвоил первую в своей жизни истину: «Все проходит!..»

Девушка, нарисованная акварелью, спросила своего спутника:

– За что ты его?

– За то, что он гад, – ответил тот довольно равнодушно. Лишь слегка надвинув на лоб поля своей шляпы коричневого цвета.

– А как же – Бог накажет?

– Чтобы побеждала справедливость, Богу иногда нужно помогать…

От удара Андрюша отлетел на несколько шагов и приземлился в огромную бочку из-под квашеной капусты.

Вылезая из бочки и отряхиваясь от капустных обрезков, он увидел еще одну красивую девушку, брюнетку, словно нарисованную углем:

– Почему она уехала с ним, а не осталась со мной, – Андрюша обладал главным признаком дураков и депутатов – уверенностью в том, что если он сам до чего-то не додумался, то и другие до этого додуматься не могут:

– Я ведь тоже не старый.

Вот сколько лет мне можно дать на вид, девушка?

И девушка, нарисованная углем ответила, почти не разжимая презрительных губ:

– На вид тебе можно дать восемь лет строгого режима…

Какое-то время Андрюша подрабатывал на том же кладбище тем, что указывал посетителям дорогу к могиле поэта. Но платили ему мало и нерегулярно, да к тому же наступило такое время, что на кладбище появилось сразу так много могил поэтов и нет – все больше инженеров, экономистов и работников правления генеральной партии – что Андрюше стало очень трудно определять – к могиле какого именно поэта или не поэта собираются идти посетители.

А еще потом хоронить стали почему-то больше по ночам, и под тихими, покойными, тенистыми деревьями стали мелькать какие-то подозрительные личности очень похожие на самого Андрюшу.

Эти личности стали интересоваться не могилами, а теми, кто их посещает.

Чем это могло кончиться, Андрюша представил себе хорошо и с кладбища удрал.

Именно с удирающим Андрюшей столкнулся Риоль у входа на кладбище. Риолю захотелось зайти туда перед отъездом на поезде «Москва-Мурманск», билеты на который он обнаружил у себя в кармане уже после расставания с Крайстом, Искариотом и девушками.

И, конечно, Риоль не мог слышать разговора между Искариотом и Крайстом, произошедшим после того, как Риоль растался с ними:

– Может мне пойти за ним? – спросил Искариот.

– Не стоит, – ответил ему Крайст.

– Не стоит – оставлять человека одного среди людей.

– Больше несреди кого его оставить, – вздохнул Крайст.

– Тогда, может мне присмотреть за ним?

– Нет, Искариот. Тебя он слишком хорошо знает.

– Ты так думаешь?

– Ладно. Тебя слишком хорошо знаю я…

– Вот, что, – сказал Крайст после небольшого раздумья, – Позвони-ка Петру. Пусть возьмет отпуск у себя на вахте.

Искариот повертел головой в поисках телефонного автомата, но его нигде не было.

– Возьми мой мобильник, – девушка, скачанная с интернета протянула Искариоту «Моторолу».

– У меня есть свой, – Искариот достал из кармана «Панасоник», – Просто я не уверен, что помню мобильный телефон.

– Позвони по любому номеру, – сказала девушка, нарисованная акварелью, – Или попадешь туда, куда надо, или – нет…

…Столкнувшись с Андрюшей, Риоль хотел спросить его о том, где похоронен известный поэт, но Андрюша только махнул рукой так неопределенно, что направление могло быть любым, кроме неба.

И тогда Риоль пошел наугад.