– Пригласим Поль и Жербера? – спросила Франсуаза.

– Нет, зачем? Пойдем втроем, – немного сухо ответил Пьер.

Он исчез. За ним на некотором расстоянии последовали Франсуаза и Ксавьер. На лестнице они встретили Беграмяна, который пылко целовал малютку Шано; фарандола торопливо пересекла фойе второго этажа.

– Наконец-то у нас будет немного покоя, – сказал Пьер.

Франсуаза достала из шкафа бутылку шампанского. Это было хорошее шампанское, припасенное для избранных гостей; были еще сэндвичи и печенье, которые подадут на рассвете, перед тем как расстаться.

– Открой-ка это, – сказала она Пьеру. – Чудовищно, сколько пыли глотаешь на сцене, в горле пересохло.

Пьер ловко открыл пробку и наполнил бокалы.

– Хороший вечер? – спросил он Ксавьер.

– Божественный вечер! – ответила Ксавьер; залпом опустошив свой бокал, она рассмеялась. – Боже мой! Какой вид важного господина был у вас вначале, когда вы разговаривали с тем толстым типом. Я подумала, что вижу своего дядю!

– А теперь? – спросил Пьер.

Отразившаяся на его лице нежность была все-таки сдержанной и словно завуалированной; довольно было одной складки губ, чтобы совершенно гладкая пелена равнодушия, не дрогнув, преобразилась.

– Теперь это снова вы, – сказала Ксавьер, слегка выпятив губы. Лицо Пьера прояснилось. Франсуаза взглянула на него с тревожной озабоченностью; раньше, когда она смотрела на Пьера, через него ей открывался весь мир целиком, но теперь она видела лишь его одного. Пьер был именно там, где находилось его тело, то самое тело, которое можно было охватить одним взглядом.

– С тем толстым типом? – сказал Пьер. – А вы знаете, кто это был? Берже, муж Поль.

– Ее муж? – На секунду Ксавьер, казалось, пришла в замешательство, а потом заявила резким тоном: – Она его не любит.

– Она страшно к нему привязана, – возразил Пьер. – Она была замужем, у нее был ребенок, и она развелась, чтобы выйти за него, и это породило множество драм, поскольку она из католической семьи. Вы никогда не читали романы Массона? Это ее отец. Она вполне в духе дочери великого человека.

– Она не любит его по-настоящему, – сказала Ксавьер, скептически скривив губы. – Люди так всё путают!

– Мне нравятся сокровища вашего опыта, – весело сказал Пьер; он улыбнулся Франсуазе: – Если бы ты слышала, как только что она заявила: «Этот милый Жербер из породы людей, которые настолько глубоко себя любят, что даже не стараются нравиться…»

Он безупречно изобразил голос Ксавьер, которая бросила на него веселый и рассерженный взгляд.

– Самое поразительное то, что она нередко попадает в точку, – заметила Франсуаза.

– Она ведунья, – ласково сказал Пьер.

Ксавьер рассмеялась с глупым видом, словно осталась очень довольной.

– Что касается Поль Берже, то, думается, она человек сильных страстей, но без огня, – заметила Франсуаза.

– Не может она быть без огня, – возразила Ксавьер. – Мне так понравился второй танец; под конец, когда она шатается от усталости, это такое глубокое истощение, которое становится сладострастным.

Свежие губы медленно выговорили слово «сладострастным».

– Она умеет изобразить чувственность, – сказал Пьер, – но сама чувственной мне не кажется.

– Эта женщина чувствует существование своего тела, – сказала Ксавьер с улыбкой тайного соучастия.

«Я не чувствую существования своего тела», – подумала Франсуаза; это было еще одно открытие, однако такое бесконечное нагнетание ни к чему не вело.

– Когда она неподвижна в своем длинном черном платье, – продолжала Ксавьер, – она наводит на мысль об одеревенелых средневековых девах, но как только приходит в движение – это бамбук.

Франсуаза снова наполнила свой бокал. Она не участвовала в разговоре; она тоже могла бы найти сравнение для волос Поль, ее гибкой талии, изгиба ее рук, но все-таки оставалась в стороне, поскольку Пьер и Ксавьер глубоко интересовались тем, о чем говорили. На какое-то время случился полный провал, Франсуаза больше не следила за хитроумными арабесками, которые выводили в воздухе голоса; потом она снова услышала голос Пьера, который произнес:

– Поль Берже воплощает патетику, она вся в движении. По-настоящему трагическим для меня было ваше лицо, когда вы на нее смотрели.

Ксавьер покраснела.

– Я выставила себя напоказ, – сказала она.

– Никто не заметил, – сказал Пьер. – Я завидую вашей способности так глубоко все чувствовать.

Ксавьер сосредоточенно разглядывала дно своего бокала.

– Люди такие забавные, – с наивным видом заметила она. – Они аплодировали, но никто не выглядел по-настоящему заинтересованным. Возможно, потому, что вы столько всего знаете, но и вы тоже, похоже, не делаете различий. – Тряхнув головой, она сурово добавила: – Это очень странно. Вы говорили мне о Поль Берже просто так, на ветер, как говорите о какой-нибудь Арблей; и этот вечер вы провели, словно на своей работе. А я никогда так не радовалась жизни.

– Это верно, – согласился Пьер, – я не делаю особых различий.

Он умолк. В дверь постучали.

– Извините, – сказала Инес, – я пришла предупредить вас: Лиза Малан собирается петь свои последние вещи, и потом Поль будет танцевать, я привезла ее музыку и маски.

– Мы сейчас спустимся, – сказала Франсуаза. Инес закрыла дверь.

– Здесь нам было так хорошо, – недовольным тоном сказала Ксавьер.

– Мне плевать на песни Лизы, – заявил Пьер, – спустимся через четверть часа.

Никогда он ничего не решал самовольно, не посоветовавшись с Франсуазой. Она почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, и заметила:

– Это не очень любезно.

Тон показался ей более сухим, чем она того хотела, но она слишком много выпила, чтобы полностью контролировать себя. Не спуститься было просто неприлично; не станут же они подчиняться капризам Ксавьер.

– Они даже не заметят нашего отсутствия, – с решительным видом заявил Пьер.

Ксавьер улыбнулась ему. Каждый раз, когда ради нее жертвовали чем-то, а в особенности кем-то, на ее лице появлялось выражение ангельской кротости.

– Отсюда никогда не следовало бы спускаться, никогда, – со смехом сказала она. – Мы заперли бы дверь на ключ, и нам поднимали бы еду с помощью специального механизма.

– И вы научили бы меня делать различия, – подхватил Пьер.

Он нежно улыбнулся Франсуазе.

– Это маленькая ведунья, – сказал он, – она смотрит на вещи неискушенными глазами по-новому, и вот теперь вещи начинают существовать для нас именно такими, какими она их видит. В другие разы мы просто пожимали руки, была лишь череда мелких забот: в этом году благодаря ей у нас настоящая Рождественская ночь!