– Да, – отозвалась Франсуаза.

Слова Пьера были обращены не к ней и не к Ксавьер; Пьер говорил для себя самого. В этом и заключалась самая большая перемена: раньше он жил ради театра, ради Франсуазы, ради идей, с ним всегда можно было сотрудничать; но принимать участие в его отношениях с самим собой не было никакой возможности. Франсуаза выпила свой бокал. Ей предстоит раз и навсегда решиться прямо взглянуть на все изменения, которые произошли. Вот уже многие дни все ее мысли были пропитаны горечью: то же самое должно было быть внутри у Элизабет. Не следовало вести себя как она.

«Я хочу ясно все видеть», – сказала себе Франсуаза.

Однако голова ее полнилась нескончаемым красноватым и едким кружением.

– Надо спускаться, – сказала она вдруг.

– Да, на этот раз надо, – согласился Пьер.

Лицо Ксавьер исказилось:

– Но я хочу допить свое шампанское.

– Пейте скорее, – сказала Франсуаза.

– Но я не хочу пить скорее, я хочу пить, докуривая сигарету. – Она откинулась назад. – Я не хочу спускаться.

– Вы так хотели видеть, как танцует Поль, – сказал Пьер. – Пошли, мы непременно должны спуститься.

– Ступайте без меня. – Ксавьер поудобнее устроилась в кресле и с упрямым видом повторила: – Я хочу допить свое шампанское.

– Тогда до встречи, – ответила Франсуаза, открывая дверь.

– Она опустошит все бутылки, – с тревогой заметил Пьер.

– Она невыносима со своими капризами, – отозвалась Франсуаза.

– Это не капризы, – резко ответил Пьер. – Она радовалась, заполучив нас ненадолго для себя одной.

Ну разумеется, как только Ксавьер проявляла интерес к нему, ему все казалось превосходным; Франсуаза чуть было не сказала ему об этом, но промолчала. Она теперь многое хранила при себе.

«Не я ли сама изменилась?» – подумала она.

Внезапно она была ошеломлена, почувствовав, сколько враждебности она вложила в свою мысль.

На Поль было что-то вроде белой шерстяной гандуры[3]; в руках она держала маску из сетки с мелкими клеточками.

– Знаете, я оробела, – с улыбкой призналась она.

На сцене оставалось не так много людей; Поль закрыла маской лицо, за кулисами зазвучала бурная музыка, и она ринулась вперед. Она изображала бурю, сама превращаясь в неистовый ураган. Резкие, назойливые ритмы, подсказанные индусскими оркестрами, сопровождали ее движения. Туман в голове Франсуазы рассеялся; она ясно видела, что происходит между ней и Пьером. Они возвели прекрасные, безупречные конструкции и укрывались под их сенью, не беспокоясь больше о том, что же они могли в себе заключать. Пьер все еще повторял: «Мы одно целое», – однако она обнаружила, что он жил сам по себе. Не теряя свою безупречную форму, их любовь, их жизнь медленно лишались содержания, подобно тем большим гусеницам с неуязвимой оболочкой, которые носят между тем в своей мягкой плоти крохотных червячков, старательно их чистящих.

«Я поговорю с ним», – подумала Франсуаза. Она почувствовала облегчение; существовала опасность, от которой, однако, они будут защищаться вместе; надо было только более внимательно относиться к каждому мгновению. Повернувшись к Поль, она постаралась следить за ее прекрасными движениями, не давая себе отвлекаться.

– Вам следует как можно скорее дать концерт, – с жаром сказал Пьер.

– Ах, я как раз раздумываю, – с тревогой отозвалась Поль. – Берже говорит, что это не то искусство, которое самодостаточно.

– Вы, верно, устали, – сказала Франсуаза. – У меня наверху подходящее шампанское, пойдем выпьем в фойе, там будет удобнее, чем здесь.

Сцена была чересчур большой для малого числа оставшихся и усеяна окурками, косточками и обрывками бумаги.

– Вы принесете пластинки и стаканы, – обратилась Франсуаза к Инес и Канзетти.

Она увлекла Пьера к электрощитку и опустила ручки.

– Мне хотелось бы поскорее со всем покончить, чтобы пройтись немного только вдвоем, – сказала она.

– Ну конечно, – ответил Пьер, с некоторым любопытством взглянув на нее. – Тебе нехорошо?

– Да нет, все в порядке, – сказала Франсуаза. В ее голосе прозвучала нотка раздражения. Пьер, похоже, не думал, что она может быть уязвима не только телом.

– Но мне хочется побыть с тобой. Такого рода вечера угнетают.

Они начали подниматься по лестнице, и Пьер взял ее за руку.

Она пожала плечами, голос ее слегка дрогнул:

– Когда смотришь на жизнь людей – Поль, Элизабет, Инес, – это производит странное впечатление. Задаешься вопросом, как будут судить твою со стороны.

– Ты недовольна своей жизнью? – с тревогой спросил Пьер.

Франсуаза улыбнулась. В конце концов, это было не так уж важно – как только она объяснится с Пьером, все пройдет.

– Дело в том, что нельзя иметь доказательств, – продолжила она. – Нужен поступок, подтверждающий верность своим убеждениям.

Она умолкла; с напряженным и почти мучительным выражением лица. Пьер пристально смотрел на дверь наверху лестницы, за которой они оставили Ксавьер.

– Она должна быть мертвецки пьяной, – сказал он.

Отпустив руку Франсуазы, он торопливо поднялся по последним ступенькам.

– Ничего не слышно.

Он застыл на мгновение. Тревога, которая заставила вытянуться его лицо, была не такой, какую вызывала у него Франсуаза, воспринятой со спокойствием; она причиняла ему боль.

Франсуаза почувствовала, как кровь отхлынула от ее щек; если бы он вдруг ударил ее, шок не был бы сильнее. Никогда она не забудет, как эта дружеская рука без колебаний оставила ее руку.

Пьер толкнул дверь; на полу перед окном Ксавьер глубоко спала, свернувшись клубочком. Пьер склонился над ней. Франсуаза взяла в шкафу коробку с едой, корзину бутылок и, не сказав ни слова, вышла; ей хотелось попытаться думать и плакать. Вот, значит, до чего они дожили: недовольная гримаса Ксавьер значила больше, нежели ее собственное смятение; а между тем Пьер продолжал говорить, что любит ее.

На проигрывателе звучала какая-то старая грустная мелодия; Канзетти взяла из рук Франсуазы корзину и расположилась за баром; она передала бутылки Рамблену с Жербером, взобравшимся вместе с Тедеско на табуреты. Поль Берже, Инес, Элуа и Шано сидели у больших оконных проемов.

– Мне хочется немного шампанского, – сказала Франсуаза.

В голове у нее шумело; ей казалось, что-то в ней: какая-нибудь артерия, или ребра, или сердце вот-вот разорвутся. Она не привыкла страдать, это было попросту невыносимо. Подошла Канзетти, осторожно державшая полный бокал; длинная юбка придавала ей величие молодой жрицы; между ней и Франсуазой внезапно возникла Элуа со стаканом в руке. На секунду Франсуаза заколебалась, потом взяла стакан.