— Настал мой черед соблазнять, mi estrella…

Глава 21

— Тут брат… его семья… не лучшее место, — а сама не могу сдержать улыбки. Вот так одной фразой он стирает утопические мысли. Пробуждает нечто темное, сладкое, несвойственное мне. И я, как мотылек, лечу в эту вязкую паутину. Знаю, что за удовольствием следует боль, но моя сила воли ломается от одного его прикосновения.

— Разве место имеет значение, — зарывается рукой мне в волосы, проходится кончиком языка по уху, как укол запрещенного препарата, сразу в пучину дурмана.

— Нас могут увидеть… Артас и так не в восторге от новости, — а сама сильнее спиной прижимаюсь, голову задираю, хочу увидеть эти глаза, полные манящей тьмы, такой желанной и бархатной.

— Не увидят, — шепчет, зарываясь носом мне в волосы.

— Сальвадор, — тихий стон срывается с губ, когда его длинные пальцы проходятся по моей шее, — А как же первая брачная ночь? Надо потерпеть… — сама не понимаю, зачем предпринимаю эти жалкие попытки, ведь знаю, что все равно проиграю.

— Долго… слишком долго… — пальцы уже расстегивают мою блузку, соски больно трутся о ткань лифчика, в джинсах становится тесно и так влажно.

Это особое наслаждение чувствовать, как просыпается страсть, животная, неприкрытая, дурманящая. Как моя волчица медленно потягивается, словно кошка и устремляется к нему, жаждет получить свою дозу ласки.

— А ты так нетерпелив? — улыбаюсь, мне так хорошо в его объятиях. Сейчас больше ничего не имеет значения, только эта зарождающаяся пульсация, этот ненасытный голод, который диктует свои условия.

Сальвадор поднимает меня, как пушинку, усаживает к себе на колени, так что я упираюсь головой в его плечо, слышу биение сердца, пропитываюсь теплотой тела. Он живой, теплый, и от него исходят потоки бешеной энергии, покалывают кожу, заставляют тело расслабиться и в одночасье напрячься в ожидании.

— Ты уничтожила мое терпение, mi estrella, — его рука продолжает расстегивать блузку, — Теперь я хочу пить твою горечь, — наклоняется и проводит языком по шее. — Снова, — прикусывает кожу, — и снова…

Каждое слово входит в меня, пробирается внутри и порхает там подобно бабочке, ласкает бархатистыми крыльями.

— Горечь? — утыкаюсь ему носом в грудь. — Это же невкусно, — вдыхаю запах его кожи, утопаю в неповторимом аромате.

— Твоя горечь особенная, — берет мою руку и проводит губами по запястью, — Она слаще любого меда.

Звуки голоса порхают на моем теле, высекают искры, разжигают пламя. Сальвадор переплетает пальцы наших рук, поднимает их верх, чертит в воздухе какие-то символы, что-то темное, тягучее разливается по крови. Из наших пальцев вытекает туман, он ту же трансформируется в черные орхидеи. Они расцветают прямо на наших глазах. Полностью заполняют пространство вокруг нас. Звезды на небе сияют все ярче, мерцают и переливаются, освещая дивную поляну из черных орхидей.

— Что это? — поднимаю на него восхищенный взгляд.

— Тьма, объятая страстью.

Князь освобождает меня от блузки, разорванный лифчик улетает прочь, за ним же следуют джинсы и трусики. Бережно укладывает меня на черные цветы, вздрагиваю от шелковистых прикосновений, утопаю в мягкости ковра из орхидей.

В его глазах полыхает темный огонь, и он для меня ярче звезд на небе, глубокий, яркий ненасытный, он ласкает меня, даже без прикосновений. Глаза проходятся по моему телу, князь изучает, не спеша, слишком медленно, проходится по каждому изгибу. Начинаю трепетать, болезненно сладкая ломка обвивает тело.

В его руках появляется орхидея, лепестки колышутся, мягкие, будто живые, сотканные из мрака. Ведет цветком по шее, спускается к груди, обводит полушария, накрывает сосок, к бархату орхидеи присоединяется его язык и волосы, что падают вокруг груди. Кричу, не в силах сдержать эмоций, по венам течет раскаленная ртуть, глаза больше не видят, все поплыло, осталось лишь обнаженное дикое удовольствие.

Мои руки зарываются в волосы князя, я больше не в состоянии терпеть чувственную пытку. Его губы на соске подобны миллиарду игл, несущих самый изысканный дурман. Уколы проникают прямо в душу, в самое сердце естества.

Мои соски полностью во власти его губ, пальцев, языка, зубов, и все завершает нежное касание черной орхидеи, бархат, страсть, нежность и напор, он плетет на моем теле узоры, создает картины истинного неприкрытого желания. Раскрывает меня, подобно цветку, лепесток за лепестком. Его губы, пальцы — они везде, я уже не различаю, какую часть тела ласкает князь, ему удалось завладеть мной полностью, накрыть собой, увлечь в бездну тьмы, долгожданной, манящей. И никогда ничего в жизни не было милее.

Зверь во мне бьется, хочет вырваться на волю, стремится к князю. Пальцы Сальвадора, каким-то непостижимым образом проникают внутрь, гладят мою волчицу по шерсти, вызывая у меня в ответ ворох мурашек. Между ног становится влажно и тягуче-больно, там не хватает его. Наша связь натянута, подобно струне, она звенит во тьме, издавая мелодию, которую слышим только мы. Князь перебирает струны, заставляет песню звучать все громче и громче. Его язык продолжает рисовать на теле, высекать искры, разжигать меня, доводить до крайней степени безумия. Разрываю на нем одежду, лишь бы увидеть его тело, нет, не глазами… нутром. Прочувствовать каждой клеткой, слиться, получить в полной мере свою дозу дурмана. Он мне нужен сильнее, чем воздух, он и есть жизнь… в нем течет моя судьба. Окутанные орхидеями, мы сплетаемся в неразрывный узор, сладко, больно, неразрывно.

— Сальвадор! — кричу его имя, и ничего слаще никогда не срывалось с моих губ. Мне так вкусно.

— Свет мой, Кэрол, — поднимает меня и насаживает на себя, заполняет до отказа одним плавным и быстрым движением.

Я сижу на нем, прикасаюсь грудью к его груди, а вокруг нас черные орхидеи начинают светиться золотом, в их сердцевинах образуются звезды, они освещают наши тела, озаряют светом, словно открывают иной мир… наш мир. Упираюсь Сальвадору в плечи и делаю неуверенное движение бедрами, ощущаю, насколько переполнена им, до отказа, до сладких судорог удовольствия, до истошных стонов, что срываются с моих губ. Хоть я не произнесла ни слова, кричит моя душа, для него, и Сальвадор слышит этот крик.

Резкий толчок бедрами, движения члена по кругу, сильнее, острее, за грань, к звездам, за пределы галактики. Он исследует меня, находит все новые и новые точки, заставляет меня содрогаться от всё новых и новых волн запредельного удовольствия. Каждое круговое движение острее предыдущего. Назревает взрыв, впиваюсь в его плечи, оставляю кровавые борозды, всматриваюсь в его лицо, в полуприкрытые глаза, и понимаю — ничего прекрасней не видела.

Дыхание Сальвадора такое горячее, почти обжигающее, черный огонь в