— Даже союзники должны знать свое место, — произнесла Аэрин вслух и опять испугалась, как решительно прозвучал ее голос.

Она твердым шагом подошла к одеялу с лежащим на нем котом, ухватилась за край и дернула. Фолстца перекувырнулся и испуганно вскочил, но Аэрин не остановилась посмотреть. Она закуталась в одеяло, взяла служившую ей подушкой скатку и заново устроилась спать у подножия дерева на другой стороне костра, с рукоятью Гонтуран поблизости. Улеглась спиной к огню и круглыми глазами уставилась на переплетение корней перед носом.

Ничего не происходило.

Тишину нарушало только потрескивание костра, и даже он наконец потух, и пала настоящая темнота. «Надо бы поддерживать огонь, — подумала Аэрин, — мало ли что еще поджидает там, в темноте. Кто знает…» Но собственные кошмары одолели ее, и она заснула. И снова она висела в пустоте, но пустоту освещал дымчатый красный свет, и голос выкликал ее имя. Или не ее имя, а «брат мой».

Она проснулась на рассвете, с затекшим боком, потому что на животе у нее лежала тяжелая, покрытая черным мехом голова. Стоило Аэрин пошевелиться, башка принялась урчать. Аэрин все равно села и сердито воззрилась на кота.

— Ты ужасен, — заявила она, а фолстца улыбнулся ей так же сонно, как при попытке узурпировать ее лежанку.

Талат беспокойно дремал, по-прежнему прислонясь к дереву, и все еще дулся, когда она подошла к нему с седлом. Хотя, возможно, его пугала четвероногая тень с серыми разводами, которую она привела с собой. Аэрин покинула лагерь, не оглядываясь, но чувствовала, пусть и не слышала, текучее движение за спиной, а черный кот рысил рядом, время от времени вспрыгивая на скалы над ними, когда тропа сужалась. Однажды он пролетел со скалы у них над головами на сосну на другой стороне, обдав их дождем из мелкой острой хвои и семян. И когда он присоединился к ним снова, Талат резко развернулся и клацнул на него зубами, но тот лишь утек с дороги. И снова заулыбался.

— Не позволяй ему тебя дразнить, — прошептала Аэрин.

Весь день Талат держал уши назад и слегка припадал на больную ногу, не в силах расслабиться.

На следующий день после того, как к ним присоединились фолстца, явились йериги — мохнатые дикие собаки с пышными воротниками, шелковой бахромой на лапах и длинными хвостами. Их приход встревожил Аэрин чуть меньше, чем появление фолстца, и то лишь потому, что она с детства привыкла к королевским охотничьим псам ростом в половину йеригов. Коты, ловившие в королевских амбарах мышей, были раз в десять меньше фолстца.

У предводительницы йеригов был один глаз и рваное ухо. Она нежно коснулась колена Аэрин носом и подняла голову, напряженно уставившись ей в лицо.

— Приветствую тебя, — сказала ей Аэрин.

Собаки расположились по одну сторону костра, тогда как коты, делая вид, будто собак не существует, каким-то образом оказались на противоположной. В ту ночь Аэрин спалось очень тепло, ведь с одной стороны от нее пристроился кот, а с другой собака.

Все дальше на северо-восток продвигались они, и солнце по-прежнему вставало впереди и садилось у них за спиной, но Аэрин, возглавлявшей тихое воинство, казалось, что с каждым днем светило поднимается чуть более неохотно и садится быстрее. И хотя деревья по-прежнему приветствовали ее шелестом юной листвы, их попадалось все меньше, и одинокий стук Талатовых копыт становился все глуше. Порой она с тоской вспоминала озеро Грез и серый каменный дом возле него. Но выкидывала эти мысли из головы, как только ловила себя на них.

И однажды пришел день, когда с рассветом сумрак лишь чуть посветлел, а облака нависли так низко, что лишь усилием воли получалось сидеть прямо и не сгибаться под их тяжестью.

— Скоро, — сказала Аэрин следовавшим за ней, и «скоро» вернулось к ней рокотом множества глоток.

Талат в то утро ступал так, словно у него болели все суставы, да и Аэрин не хотела двигаться быстрее. На краю сознания неразборчиво тараторили хныкающие и ворчащие голоса, взор застилала красная дымка, словно пустота, обитавшая в ее снах, настигла ее наяву. Аэрин прошептала слово, которому научил ее Лют, и голоса прекратились, и дымка рассеялась. Но недолго довелось наслаждаться этой маленькой победой, потому что теперь одинокий голос что-то нашептывал ей, и его шепот напоминал о северной крови, крови демона…

— Нет! — крикнула Аэрин и вжалась лицом в гриву Талата и тут почувствовала давление тяжелой лапы на плече, усы защекотали ее щеку.

Она открыла глаза и увидела два желтых глаза на черной морде без улыбки, и Талат замер, склонив голову, потому что второй лапой черный кот оперся ему на холку.

Аэрин снова выпрямилась, а ее защитник опустился на землю. Талат повернул голову и взглянул на кота, а фолстца повернул голову и посмотрел на него. Конь слегка расслабил отведенные назад уши, одно нехотя обратилось вперед и наставилось на кота, а тот подошел и поднял нос. Второе ухо Талата повернулось вперед и насторожилось, он опустил голову, и оба зверя мягко подышали друг другу в морду. Затем все тронулись дальше.

Горы внезапно расступились, открыв уродливое неровное плато, покрытое россыпью мелких камней и скрытых трещинок, ногу некуда поставить. Деревья пропали совсем. Войско Аэрин выступило, скользя и шаркая, из-под сени скал и последней листвы и сгрудилось вокруг нее, словно они с Талатом были ступицей колеса. Все озирались.

— Мы больше не в Дамаре, — спокойно сказала она, и Талат шумно вздохнул.

Аэрин отстегнула от седла Гонтурана и взяла меч в руку — просто для спокойствия, поскольку клинку нечего было делать в раскинувшемся перед ними обширном, тусклом, унылом пространстве, куда не приходила весна.

Тишина обрушилась на нее, снова послышались бормочущие голоса, но на сей раз по-другому, словно из-за запертой двери, чья прочность не вызывала сомнений.

— Что ж, вперед, — сказала Аэрин, и Талат двинулся дальше.

Йериги и фолстца расступились, а затем последовали за ними.

Кроме тяжелого серого неба и унылого серого ландшафта, смотреть было не на что. Горы, должно быть, снова начинались на дальней стороне этого плоского серого пространства, но их окружали облака, и горизонт отсутствовал. Звери следовали за Аэрин, потому что она вела их, но они не видели, к чему она их ведет.

Она тоже не видела никаких примет, но мерзкие тихие голоса, казалось, звучали более назойливо с одной стороны головы, чем с другой, и она направилась им навстречу.

Внезапно перед ними встала черная гора, или утес, или башня, но в виде нависшего утеса невозможной формы, готового рассыпаться лавиной при ближайшей сильной буре. И все же при всей невероятности это было рукотворное сооружение — разве не окна блестят наверху? Но рука, что возвела его, принадлежала безумцу. Вокруг башни вилась толстая лиана сарки, и у Аэрин тоскливо засосало под ложечкой. Бормочущие голоса расхохотались.

Аэрин спешилась и медленно двинулась вперед. Она подняла Гонтурана, и Гонтуран вспыхнул синим, а черная башня внезапно засветилась красным, огненно-красным. Вершина ее поднялась и повернулась к пришельцам. Блеск окон казался красными глазами дракона, а черная тень, наклонившаяся к Аэрин, — черной драконьей головой. Голова разинула пасть и дохнула пламенем. Левая рука внезапно отказалась служить, и тут же боль от старых ожогов вгрызлась в нее, новая и свежая. Аэрин ощутила запах собственной горящей плоти.