— Нет! — вскричала она, выронила Гонтурана и вскинула правую руку, защищаясь от пламени, левая безвольно повисла вдоль тела.

Она повернулась бежать, но что-то заступило ей дорогу. Что-то гладкое и черное бросилось под ноги, Аэрин споткнулась, ударилась лицом о бок Талата, и в голове прояснилось. Запах обугленной плоти исчез. Она со страхом повернулась назад, поскольку левая рука еще болела от воспоминаний, но ни огня, ни дракона не было. Только чудовищная черная громада, обвитая листьями.

Аэрин нагнулась и подобрала меч, но синий огонь погас, и клинок сделался таким же серым, как равнина вокруг. Она снова взглянула туда, где, как ей показалось, блестели окна, ибо знала теперь, что нашла искомое. Агсдед здесь. И знала, что пути внутрь нет, ибо путь, который мог проложить Гонтуран, теперь для нее потерян.

Аэрин медленно обошла башню — дверей не обнаружилось. Теперь крепость выглядела настоящей горой, где в принципе не бывает дверей, глупо предполагать иное. Значит, поход ее кончился провалом, ведь если не здесь, то где? Аэрин перебралась через камни ниже лиан, опутывавших черный утес, поскольку старалась по возможности не прикасаться к сарке — особенно к этой, на которую падал взгляд Агсдеда и которой касалось его дыхание. Она пошла одна, Талат и фолстца с йеригами ждали ее там, где она бросила вызов башне пламенем Гонтурана и проиграла.

Аэрин обошла полный круг и признала себя побежденной. Вернулась к Талату, обняла его за шею и спрятала лицо в его гриве, как столько раз делала из-за мелких бед и огорчений. И теперь в этой большой беде у нее не осталось иного прибежища. Он ткнул ее головой в плечо, но это не принесло утешения, и она снова отошла от него… а он бросился вперед, встал на дыбы и заржал — боевой конь, идущий на битву. Аэрин во все глаза уставилась на него, рукоять погасшего меча упиралась ей в локоть.

Талат вскарабкался на каменную россыпь, снова заржал и бросился в заросли сарки, преграждавшие ему путь. Аэрин смотрела и буквально чувствовала, как листья изо всех сил цепляются за него и замедляют его продвижение, но конь ломился сквозь них, не позволяя себя остановить. Он снова заржал, добравшись до подножия гладких стен башни. Он был уже над лианами, и бока его потемнели от потеков сока. Талат тряхнул головой, снова поднялся на дыбы и ударил в стену передними ногами. Посыпались искры, запахло паленым, словно горела какая-то пакость. Конь опустился на все четыре, снова вскинулся и снова ударил. Тут фолстца и йериги хлынули через скалы и сквозь цепляющиеся лианы сарки к нему на помощь, а предводительница диких псов бросилась на высокий торчащий выступ скалы и принялась его царапать.

— Это не поможет, — прошептала Аэрин, но Талат снова поднялся и ударил.

Запах гари усилился.

Фолстца отрывали большие куски лианы от основания утеса и сбрасывали их вниз, и башня словно колыхалась у Аэрин перед глазами. Острый скальный выступ, за который цеплялась предводительница йеригов, вдруг поддался, сбросив собаку к ногам Талата. Но на месте выступа в черной стене образовалась трещина, и когда Талат ударил туда, каменная пыль посыпалась дождем.

Оторванные лозы корчились на серой песчаной земле, словно живые. Аэрин тронула один темный лист, и тот обернулся полосатой змейкой со злобными глазками, но она все равно подобрала его, словно обычный лист. Она стояла и смотрела, как ее войско ищет лучшую точку приложения сил на черной поверхности скалы, слышала отдаленный стук каменных осколков. Аэрин подобрала еще один лист и продела в него черенок первого и еще один, а потом еще, и когда внезапно раздался треск и грохот и она подняла голову, в руках у нее покоился тяжелый зеленый венок из сарки, а ладони были липкие от сока.

Громадный кусок утеса отвалился, и внутри Аэрин увидела уходящую винтом вглубь черной горы лестницу, красную в свете факелов. Ее войско обернулось к ней, тяжело дыша, из множества пастей капала темная пена, и многие лапы кровоточили от ссадин. Талат посерел от пота. С венком в руках и безжизненно хлопающим по боку Гонтураном, Аэрин осторожно перебралась через каменную осыпь, прошла сквозь ряды своего войска — многие легонько касались ее носами, когда она проходила мимо, — и поставила ногу на первую ступеньку.

Лестница уходила все выше и выше длинной пологой спиралью, и Аэрин шагала, поворачивая и поворачивая, пока ей не стало казаться, что она лезет вверх по небесному колодцу, чтобы с последней ступени шагнуть прямо на холодную поверхность луны и глянуть вниз, из далекого далека, на зеленую землю. Еще некоторое время она слышала своих друзей, беспокойно ждавших ее у подножия лестницы, однажды даже различила еле уловимое ржание, но и все. Никто не пытался следовать за ней. А потом не осталось ничего, кроме ее собственных негромких шагов и время от времени — бормотания умирающего пламени. Ноги болели от подъема, спина — от напряжения, шея — оттого, что она держала голову чуть запрокинутой, глядя на бесконечную лестницу, а душа болела от мыслей, которые Аэрин тщательно от себя гнала.

Дневной свет давно исчез, ушел вместе с последними отзвуками голосов ее зверей. Только красное марево в глазах. Краем глаза она различала зияющие черные двери; куда они вели — и думать не хотелось, не то что повернуться и заглянуть. Порой негромкий звук ее шагов отдавался странным эхом там, где двери стояли распахнутыми. Тишина давила. Воздух становился все тяжелее с каждым шагом вверх. Она узнала эту тяжесть, хотя никогда прежде не ощущала ее таким образом: зло. Дыхание Маура смердело злом, а слова его оставили следы зла в ее душе. Но с Мауром она сражалась на земле и под открытым небом, а не в бесконечной, темной, лишенной воздуха башне. Аэрин упорно шла вперед, с каждым шагом чувствуя, как сотрясаются от ударов об пол кости ног, как трутся о коленные чашечки сухожилия, как извиваются и сокращаются натруженные бедренные мышцы. Правая лодыжка начала болеть.

Она по-прежнему несла венок из сарки и при мысли о Мауре вспомнила о красном камне, вынутом из его пепла, — он ведь и сейчас при ней. Аэрин обдало ледяным ужасом при мысли, не несет ли она собственную погибель в логово Агсдеда, но она сунула руку за пазуху и вытащила мягкий мешочек, где лежал камень. Когда она вытряхнула его на ладонь из кошелька, камень на ощупь оказался горячим и стал словно бы извиваться у нее в пальцах. Аэрин едва не выронила его, но подумала о пауках и листьях сарки и удержала. Потом стряхнула его обратно в мешочек и стиснула в ладони.

Она продолжала подъем, но уже не чувствовала себя одинокой. Зло сопровождало ее. Красное зло светилось в ее глазах, ехало на плечах, наступало на пятки, поджидало в темных дверных проемах, куда она не смела заглянуть, осыпалось пеплом и поднималось дымом от факелов. Зло было повсюду вокруг и наблюдало за ней, безглазое, следило, когда же она первый раз споткнется. А ступеньки все не кончались, и усталые ноги все несли ее вверх. Аэрин гадала, сколько дней она уже карабкается и разбежалось ли уже ее войско, и беспокоилась о нерасседланном Талате. Следовало снять с него все снаряжение, прежде чем лезть в темную башню.

Красный свет пульсировал в такт биению ее сердца. Аэрин тяжело дышала в ритме, заданном его колебаниями. Глаза заливал жгучий красный пот. Появился и новый повод для беспокойства: там, где она, потянув за шнурок, на котором висел кошелек с драконьим камнем, коснулась нежной кожи шеи липкими от сарки пальцами, возникло жжение. Но эта боль не имела ничего общего с башней. Она пульсировала злобно и самостоятельно, и Аэрин отстранение подумала: «Как это похоже на меня — идя навстречу неведомой и жуткой судьбе, подцепить сыпь». Но давление зла от этого слегка уменьшилось — не очень заметно, просто она продолжила свой тяжкий путь с чуть более легким сердцем. Аэрин машинально потянула край воротника и приложила его к сыпи от сарки, но это совсем не помогло.