На Джонни это не произвело ни малейшего впечатления.

– Насчет участка речи не было. А поговорить мы можем и здесь.

– Нисколько не сомневаюсь, что тебе это понравилось бы, но я говорю от нас всех. Людям нужно переодеться, и кондиционер лишним не будет.

– Тяжелый выдался денек на болоте?

Шериф напрягся, как и двое возникших у него за спиной помощников, осунувшихся, злых, с искусанными мошкарой физиономиями.

– За такое, парень, я могу спесь-то сбить…

Джонни указал пальцем.

– Пиявка.

Шериф вскинул руку к шее, нашел пиявку, сорвал и швырнул на землю.

– Сукин сын.

Джонни улыбнулся.

И шериф сбил его с ног.

* * *

С парковки и по коридорам его вели шестеро. Двое держали за руки, двое шли впереди и еще двое сзади. Джонни отбивался, как только мог; он знал, что его ожидает.

– Ничего не говори! – крикнул через толпу Джек. – Шериф, это неприемлемо! Мой клиент арестован?

Шериф сердито обернулся.

– Вы, советник, свою минуту получите. – Зазвенел зуммер, и вся толпа копов втиснула Джонни в дверной проем. – Но не сейчас.

Хлопнула металлическая дверь, и Джонни остался один в окружении людей в форме, в коридоре, который помнил. Он знал, что Джек расстроился, но шериф никогда не допрашивал Джека, не нависал над ним, не дышал в лицо, не сажал под замок. Джек не знал – и знать не мог, – как сильно все здесь замешено на личном. И, конечно, он не представлял, каким адом может стать одиночная камера для такого человека, как Джонни. А вот шериф представлял. Он сам видел, как Джонни расхаживает по камере, словно зверь в клетке; знал, что он не может ни есть, ни спать. В тот раз только коллапс разорвал круг. Прошла целая неделя, прежде чем Джонни очнулся под капельницей, с канюлей в руке, и медсестра подняла ему веко.

Вы меня слышите?

Знаете, где находитесь?

Шериф стоял рядом и, хотя не улыбался, выглядел довольным. Когда он наклонился над Джонни, от него пахнуло зубной пастой и тоником для волос.

– В тюрьме голодовок не бывает.

– Я не голодал.

– Вот это мне и нужно было от тебя услышать.

– Я поем, – сказал Джонни, и когда подтвердил обещание делом, его вернули в бетонную коробку, где не побегаешь, откуда не видны звезды и где невозможно что-либо чувствовать.

– Комната три.

Получив указание, помощники отвели задержанного, всячески пытавшегося осложнить им выполнение этого задания, в комнату для допросов номер три. Прикрутив наручники к столу, они отступили, а освободившееся место занял шериф.

– Без этого можно было обойтись, – сказал он, имея в виду разбитую губу и царапины на лице Джонни.

– Мы оба знаем, что вы хотели засунуть меня сюда.

– Ну да. Ты – единственный в округе, кто уже пытался однажды убить жертву.

– Я его не убивал.

– Может, нет, а может, да. Мы поговорим об этом, когда я смою болото с лица.

Шериф повернулся к двери, и Джонни улыбнулся ему в спину.

– Пиявка редко присасывается одна. – Он облизал кровь на зубах и сплюнул на пол розовую слюну. – Я бы на вашем месте проверил штаны.

* * *

Именно так шериф и поступил: принял в раздевалке душ и переоделся.

Никаких пиявок не обнаружилось.

В коридоре его остановил один из помощников.

– У вас в кабинете Клайд Хант.

– Скажи ему, что мне сейчас некогда.

– Он – дежурный по городу. Его не выгонишь.

– Дело дрянь.

– Вы же знали, что так оно и будет.

– Знал, но думал, что у меня будет больше времени.

– Претензии тому адвокату предъявляйте.

– О’кей, я с этим разберусь.

* * *

Шериф Уиллард Клайн не был плохим человеком – он сам уверял в этом каждого. Не брал взяток, не напивался, не благоволил влиятельным и могущественным. Он выполнял свою работу, как и положено служителю закона, и за это его переизбирали сорок лет подряд. Жители округа Рейвен доверяли Клайну. Считали, что у него хорошая голова. Он и сам так думал, но мальчишка Мерримон действовал ему на нервы.

– Клайд. – Шериф вошел в офис, подняв руки ладонями вверх. – Не надо ничего говорить. Знаю, ты огорчен.

– Он арестован?

– Пока еще нет.

– Тогда я хочу, чтобы его выпустили.

Вздохнув про себя, шериф обошел вокруг стола. Клайд был хорошим человеком, и сейчас он был, в общем-то, прав.

– Сядь, ладно. Знаю, ты сердишься. Понимаю. Пожалуйста. – Шериф жестом показал на стул, подождал. Клайд был возбужден, но упираться не стал и сел.

– Почему мой пасынок в заключении?

– Дело сложное…

– Достаточно короткой версии.

– История взаимоотношений. – Шериф пожал плечами. – Средства и возможность.

– Отсутствует мотив.

– Я просто хочу поговорить с ним. Ты бы поступил так же на моем месте.

– По словам Джека Кросса, арест произведен с применением насилия.

– Да. – Снова вздох. – Что было, то было.

Взгляд шерифа бродил по комнате, задерживаясь на чем угодно, но избегая Клайда. В ду́ше у него было время остыть, успокоиться, и теперь он понимал, что вел себя не самым достойным образом. Всему виной болото, бессонница и мальчишка… этот чертов мальчишка.

– Он меня достает. Ладно. Признаю́.

– Достает тебя? Почему?

Как объяснить, что в Джонни Мерримоне жило что-то неприкасаемое? Он ничего не просил, ничего не брал, ничего не давал. Даже в детские годы в его глазах таилась жестокая неумолимость, неестественная даже во взрослом.

Обида? Негодование?

– Как-то он не так на меня действует, Клайд. Даже объяснить не могу.

– Он сын моей жены. Я знаю его с тринадцати лет.

– Я хочу просто поговорить с ним.

– Так поговори, черт возьми. Но набрасываться втроем и тащить сюда, в наручниках… Если б Джонни не позвонил, ты даже не узнал бы, что Бойд умер.

– А тебе это странным не кажется? Что он вот так взял и нашел тело в этой глуши? Это же не пустыня; там лес, чаща. Ты серьезно думаешь, что твой парень просто шел и наткнулся на мертвеца, причем человека, в которого уже стрелял однажды? Господи, да ведь ты же коп. Сам знаешь.

– Ты привел моего парня, и у него лицо в крови. Вот это я знаю точно.

Шериф потер ладонями лицо. Он был на ногах уже тридцать шесть часов и бо́льшую их часть провел на болоте. Так не должно было случиться, но он помнил Джонни мальчишкой с бешеными глазами, в боевой раскраске и с орлиными перьями, взвинченным пацаном с краденым пистолетом в одном кармане и ключами от краденого грузовика в другом. В газетах его провозгласили героем, но он был правонарушителем, прогульщиком и вором – и это еще в детстве. Повзрослев, Джонни отринул все здравое и праведное. И вот теперь Бойд умер на его земле – будто не нашел другого места, – и шериф не мог вот так просто позабыть, как Мерримон вел себя в тюрьме. Тогда он едва не протянул ноги в одиночной камере. Впал в кататонический ступор уже на первой неделе. В одиночке такое случается только с теми, кто уже сломлен.