Потапов, обрадованный, что, в принципе, взводный согласен, сбивчиво объясняет, что намерен устроить в противотанковом рве что-то вроде дозорной огневой точки. Поставить мины для немцев по краям противотанкового рва. Когда вражеские танки будут обходить препятствие, попадут на мины, потому что деваться некуда. А тут из засады как раз он с Фоминым ударит. Эффект от неожиданности обеспечен.

Коптюк идею воспринимает скептически. В первой части, по поводу мин в коридорах между противотанковыми препятствиями, – задумано здорово, а вот насчет засады – слишком, неоправданно рискованно. А что они с Фоминым будут делать, когда обнаружат себя? Ведь потом бойцы окажутся в ловушке.

Потапов запальчиво настаивает на том, что отобьются и что, мол, немец очухаться не успеет, как они отойдут на исходный рубеж. Шороху наведут, и сразу назад. Фомин своего командира отделения поддерживает. У бойца никаких переборов с эмоциями. Только «да» в ответ на вопросы взводного. Гвоздев, видно, что волнуется, но эмоции старается сдерживать. Все время поправляет ремень своей винтовки на плече. За спиной у него – трофейный «шмайссер». И лопатка саперная за ремнем – тоже немецкая, складная. Однако успел навоевать себе запасов, молодец.

Коптюк, напутствовав Потапыча и остальных на бережливое отношение к боеприпасам и собственным жизням, дает окончательно и бесповоротно «добро». По распоряжению старшего лейтенанта Дерюжный выдает сибиряку и бывшему танкисту по четыре дополнительные обоймы патронов. У обоих за поясные ремни заткнуты гранаты РГД-33. Это тоже из неприкосновенных запасов Семеныча.

Тем временем минеры, выбравшись из окопа в том месте, где бугор контрэскарпа заслонял их от немецких стрелков и наблюдателей, ползком, подтаскивая одной рукой мину, поползли в сторону противотанкового рва.

Федора беспокоит, что вылазку бойцов может засечь противник. И тут немцы начинают обстрел позиций штрафников. В сторону окопов летят мины, потом, спустя несколько секунд, к ним добавляются артиллерийские снаряды. Взрывы поначалу взметаются в полосе противотанковых препятствий, перед окопами «переменников», потом чередой устремляются на траншеи, охватывая все более широкий сектор, куда попадают и позиции артиллерийской батареи Артемова, и второй эшелон обороны штрафбата.

Эти взрывы рождают еще одно беспокойство – по поводу связи. Довганюк только что доложил, что связь с ротным КНП восстановлена. Порыв кабеля устранен, причем оборванные концы еле нашли, так как взрыв вражеского снаряда разметал их «друг от дружки», как выразился Довганюк, почти на двадцать метров.

Когда мины начинают шлепаться позади траншеи второго взвода, Коптюк просит Довганюка постоянно проверять связь.

Бойцы, не обращая внимания на грохот взрывов, спешно восстанавливают разрушенные стенки окопов, досыпают и укрепляют брустверы. Они уже прекрасно осознают, что даже сейчас, под обстрелом, лучше это сделать, потому что потом, когда начнется бой, будет уже не до того.

Старший лейтенант про себя отметил это, и чувство гордости за своих подчиненных проснулось внутри. Федор тоже не отсиживался в блиндаже, несмотря на уговоры Степанкова переждать обстрел. Взяв лопатку у своего ординарца, он выгребал со дна окопа насыпанную вражеским снарядом землю.

Бойцы из группы Потапова тем временем ушли в сторону рва. Первым – Потапыч, следом Фомин и замыкающим – Гвоздев. Вражеский обстрел оказался им на руку, так как пылевая взвесь и дым от взрывов затянули линию траншей штрафников, замаскировав маневр минеров.

Даже Коптюк в первые секунды с трудом различал отталкивающиеся от грунта подметки сапог бойцов, которые ползком пробирались к намеченному рубежу. Вот силуэт ППШ, торчащего над спиной Потапова, ныряет в ров. За ним исчезают, точно под землю проваливаются, Фомин, потом Гвоздев. Быстро они на животах одолели почти пятьдесят метров с гаком.

Ручной пулемет Потапов передал Зарайскому. Слишком тяжело было бы ползти, груженным минами и гранатами, да еще с «дегтярем» за спиной.

Вражеский обстрел к этому времени усиливается. Гул выстрелов заполняет пространство. Почему-то в этот раз грохот выстрелов особенно сильный. Осторожно выглянув из-за кое-как установленного на бруствер, покрытого лохмотьями стружки, бревна, Коптюк напряженно всматривается в сторону немецких позиций.

От увиденного начинает учащенно биться сердце. Танки уже движутся по полю, причем значительно быстрее прошлого раза. Первая линия уже метрах в четырехстах от переднего края штрафников. Наверное, наученные горьким опытом, стараются как можно быстрее преодолеть сектор заградительного огня.

Федор просит Довганюка срочно соединить его со штабом роты. У Федора и у остальных взводов позывные числовые: второй взвод – «18-й», штаб роты – «12-й». Двенадцатый отвечает сразу, и Федор запрашивает минометную и артиллерийскую поддержку. Он еще не успевает закончить фразу, как связь снова прерывается. Чуть не разбив в сердцах тяжелую черную трубку телефонного аппарата, Федор закусывает губу и сдержанным тоном просит замкомвзвода снова заняться телефонным кабелем.

Довганюк, не дожидаясь, когда утихнет вражеский обстрел, уползает по следу кабеля. В той стороне один за другим вспухает взрыв от мины и высокий фонтан земли и дыма, поднятый артиллерийским снарядом.

Старшему лейтенанту кажется, что он послал своего замкомвзвода на верную смерть. Он старается об этом не думать, да ему и некогда об этом думать. На НП появился Дерюжный. Они вместе с Зарайским притащили пулеметчика «максима». Все лицо у бойца залито кровью. Верх головы перебинтован, и бинт уже весь темно-красный от набрякшей крови. Зарайский с потерянным видом бормочет, что осколком пробило первому номеру голову. Коптюк даже не знает, как зовут пулеметчика. Зарайский говорит, что его фамилия Сергеев и что он родом из-под Перми. Раненый шевелится. Зарайский тут же наклоняется, стараясь уловить ухом, что тот шепчет. «Пить! Пить просит!» – вскрикивает «переменник», расшифровавший угасающий шепот боевого товарища.

– Зарайский, возвращайтесь к пулемету! – суровым окриком приказывает Коптюк.

Дерюжный переглядывается с Зарайским, и замкомвзвода толкает того в плечо. Зарайский растерянно глянув на пулеметчика, бежит прочь, к своему пулемету.

– Разыщи ему, Семеныч, второго номера… Срочно! Слесаря и Пилипчука разыши! Всем к бою готовиться!.. – кричит ему старший лейтенант. – Немец вот-вот будет здесь!

Коптюк вспоминает, что отдал свою флягу этому «переменнику». Она заткнута у него под расстегнутую пуговицу гимнастерки. Федор достает флягу. Чувствует, что в ней есть немного воды. Отвинчивает крышку и подносит к губам пулеметчика. Наливает влагу в полураскрытые, истрескавшиеся губы. В трещины въелась пыль и грязь, и когда на них попадает вода, их цвет от мокроты делается четче. Во рту, потом в горле бойца булькает, потом обратно выходит воздух, как будто он делает выдох. Потом он затихает. Значит, его звали Сергеев. «Сергеев, Сергеев…» – подобно стуку пулеметной очереди, лихорадочно крутится в мозгу взводного одно и то же слово, и он машинально прикладывается к горлышку фляги и жадно пьет теплую, железистую влагу.