А Альфия смотрела на него и не могла понять: что же в нем изменилось? Виталий казался моложе и спортивнее.

Наконец ахнула:

— Вы постриглись! Наверное, нелегко было расстаться с такими чудесными волосами?

Давыдов вздохнул и провел рукой по новой короткой стрижке.

— Таня все время твердит, что я какой-то рыцарь. Мне это, честно говоря, не очень нравится.

— При мне она про рыцарей не говорила, — тут же сверилась со своим блокнотом Альфия.

Давыдов сложил половинки арбуза в другой пакет.

— Давайте я вынесу на помойку эти безнадежные остатки, а то мухи налетят.

— Не трудитесь. У нас есть уборщица, она приходит в ночную смену. А до ее прихода положите пакет в угол на лестнице. Она уберет это чудовище вместе с другим мусором.

— Все-таки не повезло, — заметил Давыдов. — Обидно.

— А вы считаете себя счастливчиком? — спросила Альфия.

— Раньше считал. После недавних событий — перестал. — Давыдов помолчал, потом как-то по-новому посмотрел на нее. — Но не заставляйте меня делать пошлые комплименты.

С лица Альфии сошло веселье. Она строго посмотрела на Давыдова и вернулась за письменный стол.

— Считайте, что уже сделали. И без успеха. А теперь идите к жене.

Она уткнулась в анализы, принесенные из лаборатории, но не читала их — следила исподтишка за Давыдовым. Он взял, помедлив, цветы и пакеты и, стараясь не шуметь, вышел из кабинета.

«Цветы мог бы и оставить», — обиделась Альфия. Потом резко встала и быстро захлопнула дверь.

Альфия зашла к матери — сказать, что ее должен посмотреть главный врач. Теперь это было правдой.

— А зачем тогда ты меня раньше водила по всем этим евреям? — Мать сердито вскинулась на Альфию тусклыми глазками. — Они тебе такого напишут, что меня не только в психушку надо упрятать, как ты уже сделала, но и смирительную рубашку надеть и не снимать, пока не умру. Скоро уже это будет, не расстраивайся!

Во время этой тирады дочь привычно выгружала продукты в холодильник.

— Вот свежий кефир, мама, вот творог, а это твоя любимая колбаса. Сегодня — Царицынского мясокомбината.

— А что, Раменского не было?

— Царицынская сегодня показалась красивее.

Мать поджала губки.

— Не все золото, что блестит.

Альфия резко повернулась. Обрадовалась.

— Как ты сказала?

Мать насторожилась:

— А что?

— Ничего, ты очень хорошо сказала. К месту.

— Что же я, по-твоему, совсем уже идиотка? Пословицу сказать не могу? Или это только твоим евреям позволено?

Альфия резко захлопнула холодильник. Откуда у матери взялись эти «евреи»? Поминает их через слово, как безграмотная бабка. Внезапно она похолодела. Да это же нарастание симптоматики! Она и раньше слышала от матери, что некие евреи перешли ей в молодости дорогу — заняли место, на которое она претендовала. Но ведь вскоре мать ушла с той работы, потом в поисках лучшей зарплаты переходила еще и еще, пока не вышла на пенсию. Альфия не обращала на это внимания, потому что мать никогда не жаловалась на несложившуюся карьеру, наоборот, обычно желала вообще не работать, только бы иметь семью и жить с любимым человеком. Может быть, зря она так легкомысленно относилась к жалобам на «евреев»?

— Так что же эти евреи у меня нашли?

Альфия вздохнула.

— Ничего особенного, мама, не нашли. Кроме того, из обследовавших тебя докторов не было ни одного еврея.

— Евреи бы нашли.

— Так ты недовольна?

Альфия немного лукавила. Изменения имелись. Однако опять-таки было неясно, связаны они с возрастом или были и раньше. И еще Альфию насторожили обнаруженные специалистом МРТ два небольшие очага, напоминающие давнюю травму.

— Мама, а у тебя никогда не было травмы головы?

— Как это не было! — Мать вскинулась на постели и нахохлилась, как воробей. — Я в четвертом классе ходила на каток в Парк культуры и там хлопнулась головой об лед.

Альфия подошла к постели и села рядом с матерью.

— И ты теряла сознание? Тебя лечили?

— Конечно, лечили. Не то что сейчас.

— А как тебя лечили, мама? Делали тебе рентген?

— Какой тогда рентген, после смерти Сталина?

— Сталин-то при чем?

— При том, что тогда врачи были одни евреи.

Альфия опять вздохнула, встала с ее постели, отошла к окну. Нет, как-то подозрительно прозвучал для слуха Альфии рассказ матери…

Ветер за окном гонял по дороге пыль, солнце закрыли тучи. Болела голова. «Неужели будет гроза? Нетипично для осени». В груди было пусто и гулко, как в железной бочке. «Господи, какая тоска!» Вдруг Альфия сообразила:

— Мама, ты мне рассказывала, что до восьмого класса жила в маленьком городке, в Подмосковье. И тебя редко выпускали из дома. Откуда взялся тогда Парк культуры? Ты ведь даже стоять на коньках не умеешь?

Казалось, разоблачение нисколько не смутило старушку. Она даже захихикала.

— Я забыла! Возможно, это было не в четвертом классе. А потом. Позднее… Но я головой ударялась! Правда!

Альфия подошла к ней вплотную и, заглядывая в лицо, строго спросила:

— Мама! Ты фантазируешь? Специально, чтобы запутать меня? Или тебе в самом деле кажется, что это с тобой было?

— Ну что ты пристала? Какая тебе разница? У меня, наверное, давление уже от тебя поднялось! Доведешь меня до инсульта, самой потом придется горшки за мной выносить!

Старушка демонстративно отвернулась от Альфии и включила телевизор.

Альфия подумала: «А может, и правда был каток? Не только же в Москве есть парк культуры. Чего я к ней привязалась? За столько лет все разве упомнишь?»

Она вытерла со стола, проверила, закрыта ли форточка, и вышла из палаты.

Альфия выделила Диме комнатушку — отдельный кабинет, бывшее Нинкино хранилище. Ему это понравилось, но он не всегда работал там. Изучать монографии он предпочитал рядом с Альфией. Ему казалось, в одиночестве он мало что понимает. Случай с Настиным аппендицитом заставил его уважать Альфию. Он все чаще стал задавать вопросы. Иногда вопросы были не очень умные, но Альфию это даже радовало — он перестал ее стесняться. Она кое-что стала рассказывать Диме из собственного опыта, показывать больных, иллюстрируя рассказы практикой.

«В конце концов, специалиста я из него сделаю», — иронизировала про себя Альфия. Вот и сегодня он с утра засел в кресле с книжкой.