Примусовые печи снова зажгли, чтобы приготовить еще немного горячего молока. Кроме того, Шеклтон разрешил людям есть все, что они хотят, чтобы повысить сопротивляемость холоду и восполнить недостаток сна. Но ободряюще это прозвучало не для всех, поскольку некоторые страдали еще и от морской болезни. Хуже всего приходилось Орд-Лису, по крайней мере он больше всех жаловался. Но ему никто не сочувствовал. С тех пор как они пересели в шлюпки, Орд-Лис работал меньше остальных. Часто, когда подходила его очередь грести, он умолял Уорсли отпустить его, ссылаясь на то, что ему плохо, или на то, что он не умеет хорошо это делать. Уорсли было трудно оставаться суровым, а желающих грести, чтобы согреться, и так было предостаточно. Поэтому Орд-Лису часто разрешали пропустить свою очередь. В тех редких случаях, когда его стыдили и заставляли грести, он демонстрировал полную неспособность справиться с веслами — и его быстро освобождали. Несколько раз, садясь грести перед Керром, он слегка сбивался с ритма. Благодаря этому, отклоняясь назад после каждого гребка, он ударялся спиной о пальцы Керра. Проклятия, угрозы — ничто не могло на него повлиять. Казалось, он просто не слышит. В конце концов Керр просил Уорсли заменить Орд-Лиса.

Когда Шеклтон разрешил без ограничений есть любые имеющиеся продукты, все на «Докере» дразнили Орд-Лиса. Каждый хотел убедиться в том, что Орд-Лис видит, как они наедаются, чтобы ему от этого стало еще хуже.

К одиннадцати часам потрескавшийся лед начал истончаться. Но, несмотря на это, шлюпкам все еще приходилось преодолевать большие участки замерзшей в очередной раз снежной каши. В это же время команда наблюдала за тем, как на блинчатый лед выбросило тысячи мертвых рыбок длиной около семи дюймов, которые, по всей видимости, погибли из-за холодного течения. С неба на лед спускались глупыши и снежные буревестники, чтобы съесть нежданную добычу.

Все это время ветер усиливался. Ближе к полудню он почти превратился в бурю и очень быстро помог шлюпкам развить невиданную скорость.

Незадолго до полудня их вынесло изо льдов в открытое море.

Перемены происходили с невероятной быстротой. До этого удары волн, накатывавших с северо-запада, смягчались льдами. Но теперь преград не существовало, и волны подхватывали шлюпки с неукротимой яростью. Тем не менее приходилось держать курс прямо на них, и спустя несколько минут шлюпки уже подбрасывало на волнах. Картина разбушевавшейся стихии открывалась взглядам по меньшей мере на четверть мили вперед. На самых вершинах волн, куда забрасывало шлюпки, ветер взвизгивал, завывал, обдавал их легкими моросящими брызгами. Затем шлюпки уносило вниз. Они опускались медленно, но по очень крутой траектории, готовясь к столкновению со следующей волной. И этот цикл повторялся снова и снова. Вскоре льды совсем исчезли из поля зрения. А шлюпки безостановочно продолжало швырять на гигантских волнах.

Они будто окунулись в бесконечность, оказавшись на пустынном и враждебном просторе океана. Шеклтон вспомнил строки из Кольриджа:

Один, один, всегда один

Один среди зыбей!

Как плачевно они выглядели: три шлюпки с людьми, которые раньше были грандиозной экспедицией, а теперь превратились в команду из двадцати восьми человек в отчаянном, почти нелепом положении, из последних сил боровшихся за выживание. Но на этот раз пути назад уже не было, и они об этом знали.

Все мертвой хваткой вцепились в края шлюпок. Несмотря на то что они отлично продвигались, прогресс давался нелегко. Из «Докера» и «Уиллса» постоянно приходилось вычерпывать воду. Все сидели лицом к корме, прямо навстречу порывам ветра, но это было едва ли лучше, чем смотреть вперед и попадать под жалящие брызги воды.

Во второй половине дня ветер усилился, поэтому Шеклтон приказал подтянуть паруса, уменьшив их площадь. Так они шли, пока не стемнело. На закате Уорсли подвел «Докера» к «Кэйрду» и попытался убедить Шеклтона двигаться дальше, но тот наотрез отказался, ведь даже днем шлюпкам было тяжело держаться вместе, а ночью это будет просто невозможно. Предложение Уорсли привязать шлюпки на ночь друг к другу и грести в таком положении тоже не вызвало одобрения.

Шеклтон был убежден, что в целях безопасности они должны держаться вместе. Благополучное продвижение «Кэйрда» и «Уиллса» прямо зависело от навигаторских способностей Уорсли, и Шеклтон осознавал, что за «Уиллсом» постоянно нужно присматривать. Не только потому, что это была наименее приспособленная к такому путешествию шлюпка, но и потому, что командовавший ею Хадсон из-за постоянного напряжения начал ослабевать как физически, так и морально. Шеклтон был уверен, что, отстав от остальных, «Уиллс» непременно сразу же затеряется.

Он решил, что все три шлюпки проведут ночь дрейфуя, и потому приказал «Докеру» стать на якорь. Затем «Кэйрда» привязали к корме «Докера», после чего таким же образом закрепили «Уиллса». Окоченевшими пальцами Уорсли, Гринстрит и Маклеод крепко связали три весла, протянув поверх них кусок ткани. Эту конструкцию привязали к длинному тросу и закрепили вдоль бортов шлюпок. Когда все было готово, люди снова заняли свои места, чтобы дождаться утра.

У них еще не было ночи хуже этой. Тьма сгущалась, ветер усиливался, температура падала. Сделать замеры по-прежнему не представлялось возможным, но сейчас, вероятно, было около восьми градусов мороза. Царил ужасный холод, брызги волн, ударявшихся о борта шлюпок, замерзали прямо в воздухе, на лету. Задолго до наступления темноты стало ясно, что якорь не удержит их при таком ветре. Волны то и дело подбрасывали шлюпки то вверх, то вниз, атакуя мощными ударами их борта. Люди, вещи, шлюпки — все сначала промокало, а затем замерзало. Большинство пыталось укрыться под парусиной палаток, но безжалостный ветер проникал и туда.

В носовой части «Кэйрда» выделили место, где сразу четыре человека могли греться в куче спальных мешков, и люди по очереди менялись местами, тщетно пытаясь там поспать. На «Докере» хватало места лишь на то, чтобы сидеть прямо, прижавшись друг к другу, причем ноги людей были зажаты ящиками. В шлюпку постоянно проникала вода. Войлочные сапоги насквозь пропитались ледяной влагой. Чтобы ноги не окоченели, приходилось постоянно шевелить пальцами. Боль в ногах была отрадным признаком, потому что ее отсутствие означало бы, что началось обморожение. Из последних сил им приходилось сосредотачиваться и заставлять себя продолжать шевелить пальцами — ведь остановиться было так ужасающе легко и заманчиво.

Время тянулось мучительно долго, страдания людей усиливались с каждой минутой, и экипаж «Докера» отбивался единственным до смешного жалким оружием — проклятиями. Они проклинали все, что можно: море, шлюпки, брызги, холод, ветер, иногда друг друга. В их проклятиях звучала мольба, будто бы они молили об избавлении от страданий, которые становились совсем невыносимыми из-за воды и мороза. Больше всего они проклинали Орд-Лиса, который оказался обладателем единственной штормовки и ни за что не желал ни с кем ею делиться. Более того, отпихнув Мэрстона, он протиснулся в самое удобное место и занял там надежную оборону, открыто игнорируя сыпавшиеся на него ругательства возмущенных товарищей. Наконец Мэрстон сдался и перебрался на корму, приютившись у румпеля рядом с Уорсли. Какое-то время был слышен лишь стон ветра в снастях. Затем, чтобы дать выход эмоциям, Мэрстон начал петь. Он спел одну песню, помолчал немного, затем затянул другую. Усталым высоким голосом он повторял тоскливый припев: