– В таком случае он не уйдет вовсе.

Тогда Иллюминато пришлось рассказать Бонавентуре и конец истории, как он позволил себе приказать задержать Конрада, если тот будет проходить через Губбио. На минуту сердце в нем замерло, потому что у Бонавентуры на лбу появилась легкая морщина. Затем лоб его снова разгладился. Генерал ордена побарабанил пальцами по столу и позвонил в стоявший на столе колокольчик. Секретарь, Бернардо да Бесса, ждал, должно быть, под дверью: он мгновенно возник перед столом со стилосом и восковыми табличками в руках.

– Фра Иллюминато, повторите то, что сейчас рассказали мне. Передайте также фра Бернардо запись, сделанную в Фоссато ди Вико, где вы по памяти переписали письмо Лео.

Когда секретарь закончил, генерал ордена еще раз поблагодарил его и заверил, что расторопность, проявленная Иллюминато, не останется незамеченной. Епископ Ассизский недавно удалился за своей наградой, и его место оставалось свободным до коронации нового папы. На столе у Бонавентуры уже лежало письмо с просьбой назначить на этот видный пост одного из братьев.

– Тебальдо Висконти да Пьяченца – мой личный друг. Мы едины во мнении о недостатках и разложении белого духовенства. Он охотно видел бы у власти больше наших братьев.

Сердце фра Иллюминато возликовало при этом намеке: он, умудренный прожитыми годами, не говоря уже о несомненном понимании того, сколь необходимо сгладить разногласия внутри ордена, превосходно заполнил бы освободившуюся вакансию. На месте генерала ордена Иллюминато не преминул бы добавить эти соображения в постскриптуме.

Но Бонавентура обещал до того, как у ворот Сакро Кон-венто появился мертвый мальчик. Происшествие могло бы остаться необъясненным, если бы к вечеру того же дня братья не принесли в обитель фра Дзефферино – измученного жаждой, полуслепого и бредящего ангелом мести с огненным мечом. Мальчик был как-то связан с гневным духом. Раненый бормотал что-то о том, как благодаря Божественному вмешательству Конрад ускользнул из их рук. Дальше – хуже: из обители ордена в Губбио явились двое братьев в поисках пропавшего третьего.

– Он умер, – равнодушно уронил Дзефферино, когда Иллюминато подвел их к больничной койке, и сверкнул на Иллюминато уцелевшим глазом. – Убит тем безобидным маленьким посланцем, который нес письмо Конраду. Так нам на этой неделе воздается за труды, а, брат?

Иллюминато счел за благо промолчать о посулах Бонавентуры.

Всю следующую неделю старый монах избегал встречи с генералом ордена. Бонавентура не терпел никаких заминок в безупречно отлаженной жизни Сакро Конвенто и относил к таковым смерть и увечья монастырской стражи и братьев. Однако, когда Бонавентура послал за ним сам, пришлось явиться.

– Конрад в Ассизи, – заговорил тот. – Остановился у вдовы Франжипане и со дня на день должен появиться здесь. Твой осел отдохнул, и я советую тебе посетить могилу своего учителя. Ему, несомненно, пойдут на пользу твои молитвы.

епископство?

– Я сообщу в Кортону, когда время приспеет.

Иллюминато ничего не оставалось, как преклонить колени, поцеловать перстень на пальце Бонавентуры и удалиться. Однако поднимаясь с колен, он постучал пальцем по бирюзовому камню, блестящему в золотой оправе.

– Вы, разумеется, сознаете, что Конрад представляет угрозу, пусть и непрямую, братству Гробницы?

– Я думал об этом, – отвечал Бонавентура, – хотя письмо, как ты мне его передал, не указывает на это.

Теперь, приближаясь к концу пути, Иллюминато чувствовал себя скорее изгнанником, нежели будущим епископом. Он опирался на плечо одного мальчика, а другой вел следом его ослика и непрестанно болтал что-то на своем наречии. Крутые извилистые улочки вели к церкви. У входа старец благословил своих помощников и прошел внутрь в поисках человека, который бы направил его к могиле Элиаса.

В церкви было холодно, темно и пусто, как в пещере. Он протащился по сырым плитам к единственной масляной лампаде, горевшей в боковом приделе, и постучал в дверцу, соединяющую церковь с обителью. На стук открыл черноглазый монах, с виду такой же запущенный и пыльный, как церковь.

– Per favore[36], брат, покажи мне могилу фра Элиаса, – обратился к нему Иллюминато.

Тот передернул плечами:

– Un momento.

Скрывшись в темноте за дверью, он вынырнул обратно с фонарем.

– Идите за мной.

Он провел Иллюминато за главный алтарь в заднюю комнату, которая, видимо, использовалась как кладовка. Скамьи для певчих были небрежно сдвинуты к стенам, а середина пола скрывалась под рассыпающейся грудой заплесневелых манускриптов. Провожатый ногами разбрасывал кучу рукописей под столом. Вверх взметнулся столб пыли. Потом он встал на четвереньки и смахнул пыль с одной из больших каменных плит. Открылась надпись – имя Элиаса.

– Здесь, – сказал монах.

Здесь? И этому тупейшему из братьев больше нечего сказать, как «здесь»? Как же так: властный повелитель человеков, которому дюжину лет верно служил Иллюминато, чьим политическим и архитектурным гением некогда восхищался весь цивилизованный мир, собирает на себя пыль под столом? Иллюминато негодовал.

– Что же, никто не охраняет его кости?

– Ха, то-то порадовалась бы его заносчивая душа при мысли, что кому-то могут понадобиться его кости! Да их здесь и нет. После его смерти брат кустод выбросил их из церкви и разбросал по холму за обителью. Их давно растащили волки. – Монах мрачно усмехнулся. – Если тебе нужны его негодные мощи, ищи в кучах гнилых костей у ближайшего волчьего логова. – Он тускло глядел на Иллюминато, и ни лицо, ни голос его не выразили и намека на чувство, когда он прибавил: – Sic transit gloria mundi[37]. Слава проходит без следа, брат.

– Не скажу, что была знакома с братом Иллюминато, – ответила Конраду донна Джакома. – Даже когда все только начиналось, братьев было слишком много. Не помню такого имени среди тех, кто пришел со святым Франческо в Рим.

Она сидела перед огнем в главной зале своего дома, укутав колени волчьим мехом и спокойно глядя на пляшущие языки пламени.

– А потом, – не отступался Конрад, – когда он служил Элиасу?

– Я ведь сказала, что ни разу не говорила с фра Элиасом после того, как он спрятал мощи святого Франческо.

Конрад подвинул свои записки к свету, перебирая листки. Когда же он поднял голову, перед ними стоял Пио с тарелкой сластей.

– Мама сказала, чтобы я отнес сейчас же, пока не остыли.

Благородная римлянка с улыбкой направила пажа к гостю.

– Любимое лакомство нашего учителя, – она, когда мальчик поставил тарелку перед Конрадом. – Марципаны. Когда я услышала о болезни, одолевшей святого Франческо, то захватила с собой коробочку этих печеньиц вместе с холстом для савана. Он больше всего любил миндальные, и я для него пекла их в виде креста. – Ее кошачьи глаза сверкнули радостью воспоминания. – Сегодня кухарка испекла их в виде нимбов, в честь наступающего Дня Всех Святых.