Орфео скользнул губами по ее щеке и вновь откинулся, утонув в подушке.

– С моей Сесилией, – повторил он. – Мудрейшей женщиной в христианском мире. Будь я проклят, если ты – не последняя из пифий.

– Это же хорошо, нет?

– Еще бы! В старину люди тратили месяцы пути, чтобы добраться к оракулам и их служительницам. Преклоняли пред ними колени и осыпали их дарами.

– От этого и я бы не отказалась. Почему так больше не делают?

Орфео рассмеялся и крепко прижал ее к себе.

– Потому, о женщина, которой не все известно, что вас больше не берут в священнослужители. Те времена прошли навсегда, а жаль. – Он нежно поцеловал ее в шею под самым подбородком и легонько прикусил кожу зубами. – Но если совет нужен мне, я и теперь иду к вам.

В другое время, в другом месте он мог бы и остаться с Сесилией, последовав ее совету. Впрочем, подругу он всегда найдет на месте, когда бы ни вернулся, а его жизнь – он это знал – в вечном движении. Сама же Сесилия, с ее горячим и щедрым сердцем, никогда не останется без утешителя.

«Ответов так и нет, – себя Конрад. – здесь ответов! Я даром трачу время с этим Фомой Аквинским».

Терпение у него иссякло куда раньше, чем он ожидал. После недели за книгой его листки для заметок оставались, почитай, чистыми. Он выписал всего один параграф – о порочной природе женщины, – да и то только ради того, чтобы когда-нибудь прочесть его языкастой сестре Амате, которая явно неправильно понимала место женщины в великой цепи бытия. Конрад находил мрачное утешение в том, что блестящий богослов и даже сам великий Аристотель разделяли его чувства по этому поводу.

Вопрос ХСП, статья i, Ответ на возражение i.

Ибо Философ говорит: «Женщина – это неудавшийся мужчина». Ибо сила, действующая в мужском семени, склонна производить совершенное подобие мужского пола, в то время как зачатие женщины происходит от недостатка действующей силы, или от неудачного расположения материала, или даже от некоего внешнего вмешательства, такого как южный ветер, несущий влагу, как замечает Философ в «Происхождении животных».

Несмотря на внутреннее отвращение к диалектике и систематической теологии, Конрад должен был признать, что Фома глубоко понимает естественный порядок вещей. Он также пожалел, что в студенчестве не уделял больше внимания Аристотелю. Казалось бы, жизнь отшельника доставляла бесконечные возможности наблюдать жизнь диких созданий, но он даже не приблизился к высшему уровню понимания, к тому глубочайшему проникновению в суть вещей, которая позволяет возвыситься над видимым глазу. Кто бы мог подумать, например, что принесенная ветром влага способна влиять на размножение?

Сползая с табурета, Конрад с вожделением взглянул на запертые шкафы, как часовые выстроившиеся над сокровищницей Лодовико. Если копии запретных рукописей остались в Сакро Конвенто и если среди них есть первая история Фомы Челанского, то хранится она именно здесь. Конрад повел плечами и несколько раз присел, разминая колени. Библиотекарь, кажется, был занят чем-то в дальнем конце комнаты.

Конрад втиснулся между полок, лениво обводя взглядом ряды книг и время от времени извлекая то одну, то другую. Возвращая книгу на место, он словно бы ненароком бросал взгляд по проходу. Убедившись, что ни Лодовико, ни переписчик его не видят, он потихоньку стал приближаться к заветной цели. Висячие замки выглядели тяжелыми и неприступными, зато шкафы, сообразил отшельник, рассмотрев их вблизи, сделаны были из мягких сосновых досок. Наклонившись, он нажал на боковину пальцем. Дерево прогнулось. Если раздобыть инструмент...

Он отдернул руку. Боже милостивый! Неужто я дошел до такого? Да, кажется, дошел. Более насущный вопрос – хватит ли дерзости сделать следующий шаг? Пробраться в библиотеку ночью не трудно: Лодовико не запирает дверь. А вот заполучив нужный манускрипт, придется покинуть братство, как-нибудь обойдя запертые ворота и привратника. Потом придется удирать от двуногих гончих, которых, конечно, пошлет за ним Бонавентура. Ну, только бы добраться до гор, а там он окажется в своей стихии. Правда, если его схватят до того, жизнь его будет в руках Бонавентуры.

Шарканье сандалий в соседнем проходе на время прервало его спор с самим собой. Присев на корточки, он увидел над рядом книг колени Лодовико. Когда библиотекарь удалился в конец ряда, отшельник поспешил вернуться на свое место и к тому времени, как Лодовико завершил свой обход, сидел, так глубоко зарывшись носом в «Сумму», что на нем, пожалуй, отпечатались бы чернила, будь рукопись посвежей. Уголком глаза Конрад заметил, как библиотекарь, отворачиваясь, презрительно скривил губы.

Через два дня, второго ноября, братия отмечает День Всех Святых. После долгого дня молитв и литургий заморенные братья способны будут думать только о теплых тюфяках. Если он и вправду наберется храбрости взломать шкаф, время самое подходящее. К тому же как раз на эту ночь приходится новолуние. Если хоть тонкое облачко прикроет новорожденный серпик, никто не увидит его в темноте.

Орфео отправился в базилику заранее, чтобы помочь с приготовлениями. В этот день должно было состояться торжественное чествование папы. Цветами и коврами занималась целая армия венецианцев, так что молодой моряк присоединился к команде, переносившей тяжелый трон на площадь Святого Марка, где понтифик должен был принимать дожа и знатных горожан. Вторым перенесли трон поменьше – для дожа. Потом Орфео помогал чистить белого осла его святейшества. На всякий случай над тронами установили навесы: с юга и запада надвигались грозовые облака.

Вокруг толкались локтями горожане, пробиваясь к местам, откуда открывался лучший вид. Рыцарский отряд, прибывший из самого Рима, оцепил площадь кольцом, оттеснив толпу к краям. К часу терции зазвонил большой колокол Святого Марка, и хор мужских голосов из базилики откликнулся гимном «Те Deum Laudamus»[42]. Голоса зазвучали громче, когда певчие выступили из собора на площадь.

Орфео нетерпеливо ожидал появления Тебальдо. Венецианцы обожают красочные зрелища. Как обставит свой выход папа? Пока Орфео видел его только в непринужденной обстановке, на борту корабля или на отдыхе во дворце.

Найдутся ли у него в сундуке одежды, пригодные сравняться роскошью с одеяниям Лоренцо Тьеполи и его догарессы? Для здешних богатых горожан наружность – это все!

Взволнованный шум прошел по толпе со стороны дворца. Орфео вытянул шею и улыбнулся, увидев Тебальдо. Папа шел к трону босой, склонив непокрытую голову, одетый в простую черную сутану сельского священника. Казалось, он не замечает зрителей. Губы его беззвучно двигались в молчаливой молитве. Наконец он поднял голову и поймал взгляд стоящего у трона Орфео. Лицо его ясно говорило: «Реформы начинаются здесь».

Между тем в бухте Святого Марка появился дож, проведший ночь в родовом палаццо. Парадная барка причалила к набережной, и восторженные крики взметнулись новой волной, когда правитель города ступил на берег. Он также был в сутане – белоснежной, отороченной мехом горностая и более короткой, чем у папы. Под ней виднелись алые облегающие штанины, а поверх накинут был плащ из золотой парчи. Догаресса и дамы ее свиты следовали за ним. Она плыла через площадь, и за ней несли шлейф платья из венецианской парчи с узкими полосками горностая на обшлагах. Длинную вуаль, скрывавшую лицо и шею, удерживала на голове маленькая герцогская корона. Дамы одеты были в платья цвета индиго и алые плащи. Шляпы и тюрбаны на их головах блистали драгоценными камнями, вуали были тоньше паутины.