Папа. Все на земле, сын мой, от лукавого, все абсолютно, и лишь один я беседую с Богом!

Обломофф. И все же, Отче, я настаиваю, нет ли в ваших словах лукавства?

Папа. Сын мой, оставим эти ненужные словопрения. Возможно, я и лукавлю, отвергая возможность реформ в католичестве и призывая к таковым в православии и иудаизме! Но это естественно, ведь я Римский Пана, мне по должности положено так поступать!

Обломофф. Но что же тогда делать?

Папа. А ничего, сын мой! Если реформы созрели, они совершаются необратимо, ибо приходят Иисусы, Лютеры, Савонаролы, и сметают нас, замшелых и напыщенных болванов и фанфаронов! Все на земле от дьявола, но во вселенной – от Бога, и чему быть, сын мой, того не миновать! Все в руце Божией, которая одна распростерта над нами, и незримо ведет по жизни!

Обломофф. А что делать мне?

Папа. Покаяться, сын мой, покаяться! Не хочешь ли, кстати, примкнуть к католичеству?

Обломофф. Еще раз поменять веру? Порвав с православием, отринув иудаизм, а потом, возможно, перестав быть и католиком? Нет, Ваше Святейшество, так далеко я заходить не могу!

Папа. Что же ты станешь делать?

Обломофф. Что? Разрываться между двумя породившими меня народами: русскими и евреями. Разрываться между двумя их религиями. Просить, возможно, Бога о близкой смерти.

Папа. И не надейся. Таким, как ты, Бог не дает скорой и близкой смерти.

Обломофф. А что Он им дает?

Папа. Чрезвычайно длинную жизнь. Возможно, что даже бесконечно большую, насыщенную страданиями и бедствиями, вплоть до Второго Пришествия, но только, сын мой, не смерть!

Обломофф. Так, значит, я не смогу умереть?

Папа. В ближайшем будущем – нет, можешь на это и не надеяться; возможно, ты специально избран, как пример для двух таких разных, и одновременно таких сходных народов, чтобы, взглянув на тебя, они ужаснулись и задумались о своей собственной судьбе!

Обломофф. Это звучит, как приговор!

Папа. Что ты, сын мой, это звучит, как отпущение грехов. Отпускаю тебе твои прегрешения, и благословляю на дальнейшие скитания!

Обломофф. Вплоть до Второго Пришествия?

Папа. Вплоть до Второго Пришествия. Замолви, сын мой, словечко обо мне, если встретишься со Всевышним!

Обломофф. Хорошо, Ваша Светлость, я сделаю это!

На этих словах стенограмма беседы Обломоффа с Папой, к сожалению, прерывается, и что было дальше, о чем еще говорили эти два столь далекие друг от друга человека, нам, к сожалению, неизвестно.

На Цветном Бульваре они ловят его уже несколько раз, и всегда в одном и том же месте. Ходят стаей, от которой нельзя отвертеться, в руках пачки бесплатной Библии, надо брать обязательно, иначе уничтожат морально душещипательными проповедями. В движениях есть что-то резкое и неприятное, движения отточены до мелочей, взгляды пронзительные, смотрят, как через мушку прицела. Ты еще не уверовал, человече? Спеши скорее, Конец Света не за горами, отринь все мелочное и суетное, и стань, как один из нас, как никто, как винтик, стальной винтик в большом отлаженном механизме нашей общей счастливой судьбы. Приобрети наши стальные взгляды и точность движений, нашу уверенную походку и нашу внезапность дневной беспощадной атаки. Стая, хищная стая. Ловцы человеков. Стая волков на бульваре притихшей Москвы. За углом, спасшись от них, выкидываю десятую по счету Библию в мусорный ящик, потом одумываюсь, возвращаюсь, и, вынув ее, кладу на край ближайшей скамейки. Привык, как обычно, раздавать книги, сюжеты и эпиграммы.

Центральным произведением всего творчества Обломоффа, вершиной его писательского успеха является, безусловно, роман «Евангелие от Обломоффа». В этом сходятся все критики, как охаивающие его литературные труды, так и превозносящие их до небес. Роман этот, разошедшийся тиражом в несколько миллионов экземпляров, принес еще больше славы Айзеку, и, как известно, был номинирован на Нобелевскую премию, которую не получил ввиду всем известных событий, – о них мы еще поговорим в свое время. Сейчас же вкратце перескажем само содержание романа, и без того многим известное. Обломофф в предисловии пишет, что раздумывал над несколькими версиями своего произведения, и вначале просто хотел, идя вслед четырем евангелистам, написать собственную историю Иисуса Христа, тем более, что многие моменты из жизни Иисуса, по его мнению, были освещены недостаточно, и он мог бы силою своей фантазии дополнить эти пробелы. Но потом он решил, что эта попытка чересчур отдает гордыней и вызовом как христианству, так и самому Богу, в чем его и так нередко упрекали, и он от нее отказался. Также хотел он написать современную историю Иисуса Христа, который, безусловно, приходил в мир многократно, каждый раз воплощаясь в какого-нибудь простого и внешне незаметного человека, он даже начал писать такую историю о некоем юродивом из маленького провинциального городка, лежащего где-то на юге у моря, где-то в глухой не то российской, не то крымской провинций, который неожиданно начал вещать своим согражданам некие абсолютные истины, а те не поняли их, и в итоге убили его. Причем здесь присутствовало все: и ученики, и пророчества, и ярость невежественной черни, и лысая гора, называемая Лобным Местом, и сама казнь, после которой спустя какое-то время город был разрушен за свои грехи и гордыню, а Обломофф, по версии книги, один из учеников Мессии, и записал эту новую евангельскую историю. Однако, пишет автор, он по зрелому размышлению отказался и от этой версии романа, а начатую рукопись отправил в архив, остановившись на третьей, наиболее правильной, с его точки зрения, версии. Суть ее заключается в следующем: жизнь самого Обломоффа, со всеми ее взлетами, падениями, ужасами и успехами, и является современной версией Евангелия, которое пишется не переставая уже две тысячи лет. Обломофф, ничтоже сумняшеся, объявляет самого себя современным Иисусом Христом, мотивируя это тем, что Бог внутри каждого человека, и, следовательно, все мы Сыны Человеческие, одни в большей, другие в меньшей степени, всех нас искушает дьявол, у всех нас свой путь на Голгофу, и все мы на этом пути несем собственный крест, а после того, как нас распнут, и мы, в последний раз выкрикнув в пространство: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты оставил меня!» – испустим свой дух, – после этого преданные ученики старательно запишут Евангелие нашей жизни. Попытка, сразу скажем, дерзкая и отдающая непомерной гордыней, но Обломофф ее осуществил, и нам не остается ничего другого, как пересказать читателю содержание этого безумного романа.

Начинается «Евангелие от Обломоффа» так, что ничего, казалось бы, не предвещает дальнейших необыкновенных событий, достойных пера нового евангелиста. Автор преподносит читателю картины из своего детства, увиденные глазами испуганного и удивленного мальчика. Вот озеро за городом, посреди желтеющих и алеющих увядающими листьями осенних виноградников. Вокруг высятся горы, дует холодный ветер, и круглая чаша озера кажется провалом к центру земли. Вода в нем похожа на неподвижное темное стекло, и так гипнотизирует маленького наблюдателя, что у него возникает непреодолимое желание сделать шаг вперед и раствориться навеки в этой темной неподвижной воде. Впоследствии, обращаясь к этому образу молчаливого горного озера, Обломофф не раз подчеркивал, что, возможно, это был некий знак, некий призыв свыше, посланный ему во спасение некими благоволящими к нему силами, и если бы он действительно бросился в воды этого мрачного озера, то не было бы и всей его последующей мученической жизни. Не было бы того креста, того груза житейских событий, который он был вынужден тащить долгие годы. Картина октябрьского небольшого озера в окружении увядающих и давно уже лишенных плодов виноградников сменяется картиной фейерверков, которые несколько раз в году устраивали на набережной маленького крымского городка, в котором жил автор. Устраивал их некий отставной артиллерийский полковник, который никак не мог смириться с тем, что война с немцами закончилась уже пятнадцать лет назад, и компенсировал свою ностальгию по прошлым славным денечкам красочными зрелищами, которые необыкновенно разнообразили жизнь погруженного в дрему и скуку провинциального южного города. Это был подлинный праздник для местных детей, и Виктор К. (такое имя дает Обломофф своему герою) в компании других мальчишек восторженно и с бьющимся от радости сердцем глядел, как в звездное небо взлетали сотни ракет, шутих и ярких комет, рассыпаясь потом над головами зрителей разноцветными красочными гирляндами, похожими на соцветия неведомых тропических цветов. В воздухе после фейерверков несколько дней пахло порохом, а в разных концах города то тут, то там восторженные мальчишки находили пустые гильзы от сгоревших в небесах ракет и шутих, которые пахли не менее приятно и резко. Восторг от фейерверков, устраиваемых отставным артиллерийским полковником, был так высок и так баснословен, что сравниться с ним, пожалуй, мог только восторг, доставляемый бродячим зверинцем, раз в год, неизвестно откуда и зачем, приезжавшим в город и располагающимся на пустыре возле моря, посреди заброшенных татарских виноградников. Зверинец действительно возникал словно из ничего, из воздуха, вчера его еще не было, а назавтра он уже стоял на своем законном месте посреди виноградников, со всеми фургонами, прицепами и полуторками, на которых располагались клетки с невиданными здесь животными. Народ валом валил посмотреть на угрюмых медведей, пускающих слюну между огромных желтых зубов, и глядящих на восторженных мальчишек маленькими зоркими глазами; на лениво потягивающихся в тесных клетках львов и полосатых, свернувшихся клубком, словно спящие кошки, тигров. Здесь были жирафы, пони, зебры и лошади Пржевальского, здесь была целая стая выпрашивающих фрукты обезьян, здесь были черепахи и ядовитые змеи в террариуме, здесь за оградой из проволоки сидели огромные нахохлившиеся орлы, мечтающие о небе и свободном полете. Здесь было все, что необходимо в детстве ненасытному мальчишескому воображению, и оно непрерывно мяукало, рычало, ревело, потягивалось, обнажало клыки, издавало оглушительный рев и рык, блеяло, хохотало и наполняло воздух непередаваемым запахом конюшни, цирка, и проезжей сельской дороги, слаще которой не было в мире ничего, разве что запах пороха, оставшийся в старой гильзе от взорвавшегося год назад фейерверка. Заезжий зверинец, пробыв в городе несколько дней и съев всех находившихся здесь лошадей и ишаков, исчезал так же внезапно, как и появлялся, словно бы растворялся в чистом утреннем воздухе, оставив от себя горы помета, кучи использованных разноцветных билетов и тот непередаваемый запах заезжего внезапного чуда, который держался здесь еще целый год, и сравнить который было абсолютно не с чем. Если бы не было этих двух невероятных вещей в жизни Виктора К., подчеркивает Обломофф, то он, безусловно, не выжил бы в этом сонном и страшном провинциальном захолустье, и не смог стать Богочеловеком, взошедшим наконец на предназначенную ему Голгофу, и насмерть удивившего нового евангелиста, создавшего историю его удивительной жизни. Заезжий зверинец с разноцветными фантиками входных билетов и распускающиеся в небе гирлянды сверкающих фейерверков – это вещи божественные, подчеркивал Обломофф, они посланы свыше, чтобы удивить и вдохновить нас, и сделать хотя бы чуточку ближе к Богу.