одного из своих поместий. Это был один из обычных приемов польского хозяйства. Лишь бы ей не пришлось ни в чем себе отказывать! Лишь бы она была здорова и доставила бы ему радость сделаться отцом! Но она находила способы его лишить и этой надежды.  "На этот раз будет дочь!" -- отвечала она.  "Сын иди дочь, это безразлично! Она мне будет дорога, я буду счастлив при мысли, что мать меня все еще любит".  Тогда она разыгрывала комедию "покорной жены". Где прикажет он ей жить во время родов? Насколько следует уменьшить домашние расходы? Она готова исполнять малейшие "его желания". Он молчал. Она продолжала:  "Отвечайте, чего вы желаете?"  "Жить с вами вдвоем", -- отвечал он.  В конце года, она родила сына. Он пришел в восторг, радуясь и гордясь этим событием, более чем своей победой при Подгалице. Он возгордился до того, что писал Марысеньке совершенно в другом духе, -- в тоне повелительном:  "Что я вам говорил, когда вы жаловались, оставаясь бездетной? Вы уверяли, что вина не ваша, так как вы уже имели детей. Вы имели детей ранее, но каких? Больных, тщедушных! Теперь у вас сильный и здоровый ребенок. Научайтесь, душа моя, лучше меня ценить!"  Радостная весть придавала ему больше сил и энергии. Смело устранив денежные затруднения, вызванные отчасти его последними попытками спасти отечество, а также расходами жены, он пожелал явиться на Варшавский сейм с обычным блеском. Победитель при Подгалице должен был привлечь к себе все взоры, зная, насколько национальный гений дорожит роскошной обстановкой. За его экипажем, запряженным шестеркой, должны были следовать шестьдесят гвардейцев в голубых мундирах, шитых золотом и двадцать пять драгун, сотня венгерских гайдуков, сотня янычар, сотня татар, столько же валахов и гусар с орлиными крылами, и кирасир, в золотых латах" с толпой туземных и чужестранных офицеров, "не считая тысячи пажей, слуг и простонародья". Никогда ни один гетман не являлся с такой блестящей свитой. Надо было поразить народное воображение и подчеркнуть первенствующую роль, доставшуюся в удел по праву. Таким образом, если ему и не достанется желанный жребий на будущем собрании, он, по крайней мере, вознаградит себя за жертвы, принесенные им общественному делу.  Герой был расчетлив и не забывал подводить итоги. Сам король советовал ему запастись внушительным конвоем: последний, быть может, пригодится, чтобы охранять де-Бонзи, который восстановил против себя общественное мнение избирательными происками и похождениями в роли Дона-Жуана. Вся шляхта решила его убить, если он не уберется из страны.  Вот до чего дошел французский представитель! Марысенька, между тем, имела другие виды на этот сейм. Прежде всего "Орондат" должен хлопотать пристроить её брата д'Аргиена. Быть может, она намеревалась вернуться? Нет; она уверяла в то же время, что со своей стороны хлопочет пристроить своего мужа поблизости "Волшебного Дворца", домогаясь для него получения командорского жезла, обещанного ему давно. Пока же он был только польный гетман. Пусть он это помнит, не позволяя себя обойти на этот раз. Что касается избрания, то это дело второстепенное. Она, однако, не забыла дать ему инструкции по этому поводу: "Ранее, чем заняться делами герцога Ангиенского", -- писала она (не зная, что его кандидатура устранена) "вы должны требовать правосудия для вашей собственной семьи, которую принц Кондэ старается довести до разорения".  Да, д'Аркиен дошел до разорения вследствие убыточного процесса, связанного с наследниками маркиза д'Эпуасс, и это ему мешало выдать Марысеньке приданое. После запутанных объяснений по этому семейному делу Марысенька оканчивала так свое письмо:  "Это дело вас касается, так как моя часть в наследстве больше других... (Следуя в этом советам своей "доброй госпожи", она тянула одеяло к себе). Но если бы все дело ограничивалось выгодами моей семьи, я уверена, что во имя вашей славы, вашей чести и ради вашей любви ко мне, вы не подадите голоса за князя, который присваивает имущество вашей семьи, а, следовательно, и ваше собственное, ранее чем я получу удовлетворение. С этою целью вы должны доставить посланнику письмо, которое я при этом прилагаю. Я заявляю посланнику, что вы не подадите голоса за принца (во время выборов короля, после отречения) не получив от меня заранее известия о возвращении нам нашего наследства".  Последнее приказание: "Орондат" должен хлопотать о праве натурализации для маленького "Жака" -- так окрестили новорожденного, но в "post-scriptum" того же письма было сказано, что д'Аркиен-отец, считает необходимым его натурализовать во Франции. Д'Аркиен считал себя в праве вмешиваться в дело, о котором велась частная переписка из конца в конец Европы. Он уже вмешивался в семейные дела, по поводу одного письма Собесского, в котором последний спрашивал свою жену о её пребывании во Франции, находя эти вопросы неуместными и оскорбительными. "Как! разве моя дочь живет в монастыре? Она бы, конечно, и на это согласилась! Но честная француженка не дозволит с собою обращаться как принято в Испании или Италии". На этот раз Собесский вышел из себя. Национальная гордость была затронута.  "Успокойтесь, тестюшка! Разве у нас мало честных женщин в Польше, незнакомых с испанскими и итальянскими обычаями и не отказывающихся сообщать своим мужьям подробности о своей жизни? Мне приходится спрашивать, где находилась мать моего сына во время родов. Во дворце или в корчме? Сама она, однако, справляется о подробностях моей жизни, не стесняясь. Разве она запретила вход в мой дом одной из её бывших служанок, под предлогом, что я пользуюсь этой женщиной в её отсутствие! Подозревать меня, когда вся Польша может свидетельствовать о моей супружеской верности!"  Язвительный тон этих возражений доказывает, что отношения супругов изменились. Столкновение принимало острый характер, а тоска "Орондата" доходила до исступления. Это выразилось в его письмах к Марысеньке. Радости семейного очага положительно не давались ему.  Не думая ехать. к ней в Париж, куда она его не приглашала, он не рассчитывал на её возвращение в Польшу. Она слишком сжилась с