идущий от жертв, — не только железистый и соленый крови, а горьковатый, практически незаметный для человека обычного. Бездомные псины шарахались от него сильнее, чем черт от ладана. А вот Див — старая немецкая овчарка, доживавшая свой век в доме бывшего завхоза Чернышева, — наоборот. След Див взял и очень скоро привел к орудию убийства: железной перчатке с ножами, крепящимся на пальцах — имитации когтей. Какое оружие оставляло след челюстей на телах, выяснить не удалось, но то уже совершенно неважным казалось.

Устроили засаду, подстерегли мужичка из ближайшего поселка: средненькой внешности, такого, что никогда не заподозришь, будто маньяк и убийца. Правда, стоило ему увидеть перчатку с ножами, словно озверел: троих раскидал, двоих покусал (пришлось делать прививки от бешенства), через окно выпрыгнул и непременно сбежал бы, если б Тимофей Фролов, являвшийся на тот момент бывшим председателем колхоза, не сбил его на машине. Без злого умысла, абсолютно случайно, но обезвредил преступника. Того скрутили и повезли в поселок, но не довезли.

То ли авария случилась, то ли вообще неясно чего. Обгорелую машину потом нашли, но трупов в ней не обнаружили. Один Фролов выжил: его выкинуло через лобовое стекло и легко контузило. Обратно домой он добрался на своих двоих. Уезжал жгучим брюнетом, вернулся словно лунь седой и, когда у него пытались узнать о произошедшем, рассказывал байки об огромных кровожадных волках — видать, приложился головой сильно. Он же забрал домой всех приблудных шавок, хотел и Дива взять, да Чернышев не отдал. Фролов полагал, будто те теперь запах волка чуют и станут его защищать. Ошибся: вскоре эти же собаки его и загрызли, обглодав труп напоследок.

Татьяна снова уехала, якобы испугавшись: не верила, будто поймали настоящего убийцу и тот теперь мертв. На самом деле сбежала. Больно много слухов о ней пошло. Она ведь и с Фроловым шуры-муры разводила, и перед парфюмером бедрами крутила, и маньяка знала довольно близко: поговаривали, тот из поселка приезжал специально с ней повидаться. К тому же многие считали ее той, другой, Татьяной, тоже уехавшей после череды убийств.

Минули годы, люди зажили привычно и прилично. Забылись голодные девяностые, и из города приехала внучатая племянница той Татьяны, по якобы случайному стечению обстоятельств зовущаяся тоже Таней. Красивая, молодая, улыбнется — пропадешь. И так вышло, что улыбнулась она тому самому Мише Береговому, с которым Денис водил дружбу с малолетства.

Кто только ни отговаривал Мишку от того, чтобы в дом на отшибе ходить, да только без толку. Денис друга поддерживал: раз уж влюбился, то отстаивай и себя, и возлюбленную. Слухи считал байками и глупостями, не стоящими выеденного яйца. Бабы вечно завидуют чужой красоте, на все готовы, лишь бы опорочить соперницу. А старухи помимо Татьяны-ведьмы еще и в привороты-отвороты верили, порчу, сглаз и прочую чушь. Очень скоро по деревне новый слух пошел: про то, как ведьма Мишку приворожила и теперь понемногу начнет его жизненную силу пить, дабы молодости и красоты не лишиться.

Двадцать первый век на дворе, а в их деревне началось сплошное мракобесие. Сначала Денис с Мишкой посмеивались на пару, потом друг огрызаться начал, а затем, когда мать подсыпала ему в чай каких-то отворотных травок и едва сама не отправила на тот свет, собрал вещи и ушел к Татьяне насовсем. Та всяко адекватнее деревенских дур казалась: умная, образованная, за словом в карман не лезла, анекдотов знала — хоть сборники издавай. Лишь время от времени проскальзывало нечто во взгляде — опасное, хищное, аж в дрожь бросало. Мишка и сам несколько раз упоминал, будто зазноба его иной раз так посмотрит, будто съесть хочет. Вроде в шутку рассказывал, похваляясь мужской силой и счастливой личной жизнью. Денис честно завидовал ему самой белой из возможных завистей и всегда вступался и за него, и за Татьяну. Они очень красивой парой были.

Однажды подошел Денис к калитке — они с Мишей на речку собирались рыбу ловить, — хотел постучать, как вдруг отворилась дверь баньки. Оттуда в клубах жемчужного пара вышли Мишка с Татьяной и окликать их, друг от друга отвлекая, стало совестно, да и неловко. Вряд ли Мишка обрадовался бы тому, что на его зазнобу, в чем мать родила пребывающую, кто-то пялится. Денис отступил, но уходить не стал, кинулся в кусты: дорога вверх на пригорок вела, его тотчас приметили бы.

План был прост: пересидеть, пока в дом не войдут, обождать минут двадцать и вылезти, постучать, будто только-только пришел. Однако одним глазом Денис подсматривал все равно. В восемнадцать с небольшим кто ж откажется от подобного зрелища?

Мишка зазнобу свою то по спине погладит, то по упругой ягодице; Татьяна рук не убирает, льнет к нему всем телом, грудью о живот трется и призывно выгибается. Как кошка, хотя представлялся почему-то Денису в тот момент зверь гораздо крупнее и опаснее. Подхватил Мишка ее на руки, Татьяна его ногами за пояс обняла, а потом клубы пара, которые давно уже истаять должны, накрыли ее, словно саваном. Как рассеялись они, на месте красивого лица девичьего возникла оскаленная волчья морда. Мишка и понять ничего не успел, дернулся лишь, Татьяна подалась вперед и отгрызла любовнику половину лица.

Неправдоподобно-алая кровь до сих пор виделась Денису в кошмарах. Он не помнил, как очутился дома, под каким деревом расстался с завтраком. Тем же днем собрался и сбежал в поселок, наврав тетке будто нашел работу. Только и там не высидел долго: все чудилось, смотрит кто-то пристально в затылок, спину из каждой подворотни буравит взглядом. А однажды, когда вышел в магазин затемно, его до смерти напугал цокот коготков по асфальту. Возможно, то была крупная собака, никаких волков Денис не видел, но чувствовал, что лишь чудом и благодаря вовремя встреченному соседу вернулся на съемную квартиру живым.

На следующий день Денис купил билеты и отбыл в Москву. И вот сидит он в вагоне, смеркается уже, смотрит на дома, в которых огни зажигаются, размышляет над тем, что рушит за собой все мосты и пока не представляет, как станет устраиваться в абсолютно чужом городе, не имея ни связей, ни знакомых. Взгляд лениво по привычному пейзажу скользит, на кустах у насыпи останавливается… и в тот же миг ледяная игла прожигает Дениса насквозь, а из зеленой гущи в упор глядят на него два оранжевых глаза.

Он едва бежать не кинулся — тогда точно живым не остался бы, — но мягко качнулся вагон, запели колеса, и поезд начал