Много на земном шаре народов со своими обычаями и порядками. В Азии известны Япония, Китай, Индия, Персия, Турция. В Европе — Португалия, Испания, Франция, Германия, Италия, Великобритания. Россия же разнеслась от Европы до Америки, от студеных морей до пустынь Азии. И каждый клочок ее земли пропитан русским пóтом и кровью. Не слишком ли дорогая цена за необъятные пространства?

Лишь спустя сто с лишним лет была приподнята завеса с тайны кончины Павла I, и подданные российского императора Николая II узнали, что его прапрадед умер отнюдь не от апоплексического удара, как было объявлено. В 1907 году благодаря облегчению цензурного гнета в Петербурге увидела свет книга «Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников». Предисловие к сборнику заканчивалось следующими словами:

«Император Павел I — разительный пример монарха, который, будучи от природы наделен многими высокими качествами духа, исполнен честного и благородного стремления к благу своего народа, тем не менее, на целое столетие в сознании всех остается пугающим образом тирана и безумца. Император Павел — пример самодержца, который, будучи неограниченным властелином миллионов подданных и обширнейшей империи, обладая таким могуществом, что решения его могли менять судьбу народов и карту Европы, не мог защитить себя от шайки цареубийц и придворной камарильи, от нескольких низких интриганов, искушенных в подлости и пройдошестве, и погиб ужасно и жалко, не вызвав к своей участи никакого сожаления… Солдаты и крестьяне были признательны Павлу за многие облегчения и не защитили его, и его имя заглохло в народе, даже не отразившись в какой-нибудь плачевной песне. Убийцы Павла были бесконечно ниже его и умом, и характером, а они ославили свою жертву кровожадным сумасшедшим, и никто им не возражал.

Так император Павел I является показателем того, что постигает верховную власть, когда она не опирается на свободный и сознательный народ, на освященный земской собор излюбленных людей, на широко развитое всесословное представительство местного самоуправления; когда все пути общения царя с народом уничтожены, все связи порваны и вознесенный на недосягаемую высоту монарх уподобляется Зевсу, только с завязанными глазами. Монарх, лишенный опоры и совета думы всей земли, думы, в которой проявлялся бы веками воспитанный дух патриотизма, думы, хранящей исторические заветы народа, являющейся хранительницей, защитницей и выполнительницей его идей, его прав, его задач, органом самосознания нации, — такой монарх при всей безмерности власти поневоле правит с помощью интриг, и от этих же интриг и гибнет.

Император Павел и его злосчастная судьба в русской истории есть роковой и логический вывод петровской реформы, кровавых казней стрельцов, поверстание при Петре и императрицах множества старых дворян, московских и духовных, в податное сословие. Судьба Павла есть следствие семидесятипятилетнего женского правления через любовников и угодников, следствие возвышения всевозможных аваттюристов и проходимцев-иностранцев, унижения коренных русских людей и старослужилых родов честных выходцев с Запада. Судьба Павла есть следствие убийства царевича Алексея Петровича, казненного ослепленным родителем. Если униженный духом народ в лице высших иерархов церкви и всего русского общества бездушно и рабски перенес то сыноубийство, что же удивительного, если после всех последовавших кровавых переворотов века, после крови несчастного Иоанна Антоновича, Петра III народ устами гренадера так с потрясающим равнодушием высказался о цареубийстве 11 марта в утро после ужасной ночи: “Умер ли Павел Петрович? Да, крепко умер. Лучше отца Александру не быть. А, впрочем, нам, что ни поп, то батька”.

Император Александр I на следующий день после убийства отца не пришел в ужас от содеянного, не повинился перед народом за невольный грех своего молчаливого согласия с убийцами. Он громогласно возвестил, что отныне Россия будет жить по заветам его самодержавной бабки. Эти кощунственные слова над еще неостывшим телом помазанника Божия восторженным ликованием приветствовали окружившие нового императора убийцы его деда и отца. Придворные вельможи и гвардейские офицеры с этого дня без всякого стеснения стали распускать пакостные слухи об убиенном императоре».

В числе немногих русских дворян, не поддавшихся этому лицемерному соблазну, был московский поэт Иван Дмитриев. «Пусть судит его потомство, — заявил он, — от меня же признательность и сердечный вздох над его прахом».

Наполеон отозвался на кончину Павла I словами: «Это страшное событие поразило ужасом всю Европу». Его приводила в негодование «дерзкая откровенность, с которой русские давали о нем подробности при всех дворах».[20]

Гете 7 апреля 1801 года (26 марта по российскому летосчислению) записал в дневнике: «Фауст. Смерть императора Павла».

Была студеная зима 1796 года. Столица была неузнаваема. Вступив на престол с предубеждением против всех екатерининских порядков, Павел I с поразительной поспешностью принялся заводить новые. Гатчинское управление должно было послужить образцом для управления Россией.

Прежде всего, было запрещено носить круглые шляпы, отложные воротники, сапоги с отворотами. Всем предписывалось употребление пудры для волос, косичек, волосы следовало зачесывать назад, а не на лоб. Пешеходам и едущим было приказано останавливаться на улице при встрече с императорской фамилией, причем сидящие в экипажах должны были выходить для поклона.

Наступившая вдруг крутая перемена повергла всех в печаль и уныние.

Сидя за утренним чаем в холодный зимний день в своей квартире на Гороховой улице, известный поэт того времени Иван Иванович Дмитриев с нескрываемым удовольствием просматривал лежащий перед ним приказ. «Семеновского полку капитан Дмитриев 1, — стояло в приказе, — увольняется в отставку с награждением чином полковника, с мундиром и пенсией».

— Cлава Тебе, Господи! Освободился таки! — громко воскликнул поэт, довольно видный мужчина, лет около пятидесяти. — Нечто мне при нынешних строгостях возможно проходить службу?!

Гатчинский дворец при императоре Павле I

На дворе трещал мороз, солнце красным шаром стояло на небе.

— Теперь вот сидишь дома, трубочку покуриваешь, — продолжал вслух рассуждать Иван Иванович. — А там, на вахтпараде зуб на зуб не попадает. Да еще того и жди, в Сибирь угодишь!..

Уютно устроившись в покойном кресле, он незаметно задремал…

— Здесь проживает отставной полковник Дмитриев? — вдруг услышал он за дверями разбудивший его голос.

Отворилась дверь, и в комнату вошел полицмейстер Чулков.