А ведь она и вправду могла… Пока в сумке копалась, скажем. Включила диктофон, положила сумку на колени, разговорила меня прицельными вопросами…

– Да, – без обиняков кивает она, – в любой ситуации, в первую очередь позаботься о доказательствах.

Так вот ты какой – липкий воздух… Тот, который невозможно втянуть в себя – он оседает в легких противным налетом.

– Спасибо за откровенность, Катюх, – Анька широко мне улыбается. Будто за помощь с курсачом говорит, – я, конечно, рассчитывала на компромат. Но чтобы такой… Трах в библиотеке. Шикардос. Это не забудут еще года два. А если периодически поднимать тему – и все десять.

Смотрю на неё и никак не могу поверить. Понять, что это действительно происходит. Мы же… Так крепко дружили…

– Зачем ты это делаешь? – тихо произношу я.

Мне достаточно, что я чувствую на своей спине пристальный взгляд местной продавщицы. Привлекать дополнительное внимание совершенно не хочется.

– Так смешно… – Анька смотрит на меня и критично качает головой. В глазах ни искры смеха, но губы продолжают жить отдельной от всего остального лица жизнью. И смеются, смеются, смеются…

– С ума сойти, что он готов с тобой чпокаться, но не готов говорить, – Анька продолжает кривляться, – что же вы, Юлий Владимирович, не открыли глаза моей подружке. Глядишь, и допуск к телу получать было бы проще.

– Тебе не стоит мерять всех по себе, Капустина, – от Ройха веет только раздражением и отчетливой неприязнью, —по крайней мере, понятия о достоинстве у тебя точно неправильные.

– Да уж куда мне, – Анька кривит губы, отводя от меня взгляд, – скажите, а куда вы еще не поимели преподавательскую этику? С черного хода тоже уже попробовали?

– А, так вот зачем ты хотела личной встречи, – Ройх презрительно морщится, – имидж мой преподавательский решила спасти? Странно, что тебя это не волновало, Анна, когда на колени ко мне лезла прямо на экзамене.

Что?!

Я даже маленький шажок от неё делаю. Анька наблюдает за мной со странной, кривой ухмылкой. Неприятной какой-то.

– Ну, кто же знал, – насмешливо роняет она, – кто же знал, что в своих хотеньях вы ограничиваетесь одной студенткой, Юлий Владимирович. Мне думалось, что вы не столь разборчивы. И примете мое предложение. Вы не приняли. Сами во всем виноваты.

Такое ощущение, что по моему лицу сейчас лупят тяжелые боксерские перчатки. Бам-бам-бам…

– Ты… – у меня даже сил не хватает озвучить рвущийся из меня вопрос.

– Знала ли я, что он тебя хочет? – Анька склоняет голову. – Очень странно, что ты этого не знала. Хотя, может, ты не видела, как он поправляет ремень всякий раз, когда ты выходишь к доске. Прячет стояк. А еще он постоянно на тебя пялился. Странно, что это заметила только я. Впрочем, я привыкла. Люди в основном нихрена дальше собственного носа не видят.

– И ты… – я стискиваю в карманах кулаки. В крови только ярость и боль, ничего больше, – ты мне…

– Наврала? Что он меня домогался? Да, наврала. А как иначе ты бы согласилась его подставить? – она кажется такой веселой, упивающейся этим своим мигом славы…

Когда я еще жила с родителями, с Вовчиком – одно время я не умела защищаться от него. Плакала, жаловалась, злилась, что он постоянно избегает наказания. Но в какой-то момент у меня отказали тормоза. Тогда я первый раз ему врезала. Плохо получилось, честно скажем. Это была звонкая оплеуха, но мой братец настолько охренел, её получив, что целую неделю вел себя тише воды ниже травы. Конечно, это только в идеальном мире или сопливой мелодраме он испугался бы на всю жизнь и больше не трогал меня и пальцем. А на деле тот, кто наслаждается чужой болью, хуже наркомана. Он все равно захочет пережить момент власти над слабым снова.

Только я уже поняла, что в любой непонятной ситуации надо давать сдачи. Даже когда сил на успех ровно никаких. Даже если амбал-братец от моего пинка только сильнее взбесится.

С Анькой у меня весовые категории были примерно одинаковые. Поэтому от моей оплеухи она слетает с подоконника. Слетает, сшибает стоящий рядом автомат с фруктовыми жвачками под громкий визг продавщицы. А я размахиваюсь снова…

Бесцеремонная сильная рука сгребает меня за шиворот и оттаскивает от Аньки на два шага.

– А ну-ка уймись, холера, – шипит Ройх мне на ухо, но… Нет. В этом состоянии со мной диалоги вести бесполезно. В таком состоянии я хуже берсерка, пинаю, колочу, кусаю все живое, что оказывается в зоне поражения.

– Да что ж такое!

Он буквально сгребает меня в охапку, умудряясь даже руки к телу прижать и выволакивает на улицу. К холодному апрельскому воздуху, к мелкому влажному снегу в морду, подальше от бьющихся вещей.

– Пустите! – я все еще пытаюсь вырваться. – Отпустите меня немеделенно. Я ей сейчас…

– Если ты сейчас нанесешь ей хоть какой-то ущерб, то мне навряд ли хватит возможностей отмазать тебя от наездов её папаши, – рычит Ройх, стискивая руки крепче, потому что я умудрилась почти добиться вожделенной своей свободы.

– Будто вы будете меня отмазывать, – шиплю, пинаю его в голень и скулю от боли в пальцах. Берсерк-недоучка, блин…

– Конечно, буду, – Ройх припечатывает эту фразу кратким матерным словцом, – куда я денусь, придурочная?

Это…

Мне казалось, после Анькиных признаний – я уже ничему не удивлюсь. Казалось, что не найдется таких слов, чтобы снова так меня оглушить. Резко дернуть вниз рычаг эмоций и заставить мой гнев обрушиться в бездонную пропасть.

И все-таки это случилось…

Он что, серьезно?

У меня из груди будто взяли и выкачали весь воздух, всю мою чертову жизнь. И сердце мое замершее, бесконечно тяжелое, шевельнуться боится, не то что нормально забиться.

Я подставила его.

Я его подставила!

Я самолично стала причиной того, что его лишили должности декана.

И как оказывается…

Я защищала при этом лживую гадину…

Брякает колокольчик на двери булочной, я и Ройх одновременно разворачиваем к ней головы. Мои инстинкты снова выкручивают внутри пружину бешеной ярости, его рефлексы – стискивают мое тело в железных тисках крепких мужских рук.

Анька замирает у дверей, бледная, смотрит на меня огромными глазами.

Наверное…

Я бы хотела чего-то другого от неё. Неприятной улыбки например. Потому что… Чем не радость? Она ведь сделала все, чтобы испортить мои отношения с Ройхом. Он считает меня лживой дрянью, я – бесконечно долго считала его последним выродком.

И все-таки…

Триумфа в её лице я не вижу.

А вот испуг – да. Она боится. Меня боится. И даже это побуждает меня удвоить усилия.

Боже… Как же хочу… В волосы гадине вцепиться. Невозможно дышать от этого желания, раздирающего меня на клочья.