Она сначала смотрит на меня удивленно, потом берет в руки расческу, и степень её удивления утраивается.

– Холера, ты меня глазищами своими просверлить решила, что ли? – ворчливо интересуюсь, падая в кресло и отодвигаясь от неё от греха подальше. Уж больно искусительны эти красивые коленки в драных колготках.

– Я эту расческу еще год назад потеряла, – тихо проговаривает она, не переставая на меня таращиться.

– Ну и? – я поднимаю бровь насмешливо. – В чем твой вопрос? Ты потеряла, я нашел. Еще вопросы есть?

– То есть вы не знали, что она моя? – девчонка смеет так нахально на меня смотреть, что уже только за это хочется послать её нафиг со всем её допросом.

Пожимаю плечами. Пусть понимает, как её душе угодно. Хотя сложно тут как-то ошибиться. Я, например, прекрасно помню, как она хвасталась своей драгоценной Капустиной, что сама расписала деревянную свою расческу на каком-то мастерклассе. Красиво расписала кстати. Очень изящные у неё вышли незабудки. Жалко было оставлять её так по-дурацки валяющейся под столом.

– Какой же вы все-таки извращенец озабоченный, – ехидно роняет холера вместо «спасибо», первый раз проходясь по темной как смоль, блестящей и роскошной своей гриве.

– Сказала девочка, по доброй воле сделавшая мне минет в присутствии проректора, пользуясь тем, что он не видит, – я ухмыляюсь, – холера, не тебе мне читать морали. Очень сомневаюсь, что твои моральные принципы выше моих.

Смотрит на меня, не мигает. Пытается прожечь насквозь. Бедная девочка, кто бы ей рассказал, сколько таких ядовитых взглядов уже пережито моей дубовой шкурой.

– Это вы решили меня спрятать от него, – уязвлено произносит, наконец, – не надо было прятать.

– Ох, холера, – я с трудом подавляю смешок, – может, мне тебя всему преподавательскому составу представить как свою девушку?

– А что? – безумно приторно улыбается она. – Стыдно признаться, что трахаете свою студентку?

– Стыдно ли? – повторяю. – Стыдно ли признать, что я трахаю стриптизершу из дешевого борделя? Ту, что за пару лишних косарей покажет сиськи любому?

– То есть вопрос только в этом, да? – она зло щерит зубы. – То есть если я завяжу со стриптизом, перестанете делать из меня маленький грязный секретик?

– Ты не завяжешь.

– Или вы не захотите признавать отношения со мной? – она высоко задирает подбородок. – Потому что это ведь помешает вернуть кресло декана, да? Для декана нужна приличная женушка? С супчиками? Вы поэтому кольцо носите? Надеетесь выиграть время и уболтать ту курицу вас простить и расписаться?

– Это было мое кресло, – мой голос опускается до предупредительного, требующего не перебивать тона, – было, пока одна паршивка не устроила мерзкий свой спектакль.

Не нужно напоминать, кто это был. Щеки у Катерины тут же розовеют.

– Вы это заслужили! – яростно шипит она.

– Да что ты? – холодно откликаюсь я. – Это чем же? Тем, что позволил тебе себя развести? Да, действительно, виноват. Решил, что лучшая студентка курса не будет просто так позволять себе флиртовать с преподавателем. Принял все твои выкрутасы за чистую монету.

И целую неделю беспросветно бухал, когда понял, что все это было гребаной разводкой. Не из-за должности даже…

Но холере незачем знать об этом.

Злость в ее глазах достигает пика своего кипения. Пальцы стискивают ручку расчески так отчаянно, что костяшки белеют. Она явно хочет меня ударить.

– Ну, давай, скажи, – я насмешливо кривлю губы, – что ты там в себе держишь? Я слушаю. В чем именно я виноват, по-твоему.

– Вы! Домогались! До моей! Подруги! – чеканит она бешеным шепотом. Чеканит и щурит злющие свои глаза. Давай, мол, опровергай.

А у меня в ушах звенит от кипящей внутри желчи.

Встаю на ноги таким резким движением, что девчонка напуганно вздрагивает и пытается отползти. Я ловлю её за подбородок, заставляю задрать лицо.

– Если ты и вправду так считаешь, – не скрывая ярости, говорю, – если считаешь, что я лезу в трусы ко всем подряд, включая твою обожаемую Капустину, то какого черта ты вообще тут делаешь, холера? Принципы за перепих отдала?

Багровеет. Слезы мгновенно набухают в уголках глаз. Вырывается. Быстрее, чем я ожидал.

Хлопает на прощанье дверью.

В груди что-то сводит, будто сердце вдруг стало большим и тяжелым.

Наверное, будь я оптимистом – попробовал бы открыть ей глаза. Правду-матку поведать.

Только я не оптимист, я скептик.

И если после всего, что было, она думает обо мне вот так… Не откроются у неё глаза. Что бы я ей ни сказал. Просто потому, что мне она совершенно не верит. Хочет только.

– Говорите? – требовательный голос молоденькой продавщицы для меня сейчас – как нежданный луч света посреди царства кромешной тьмы.

По крайней мере, та бабка у витрины с рулетами смотрит на меня с откровенным осуждением. Будто вот таких как я она бы на костре сжигала. Ну…

Может, и правильно.

– Колготки, пожалуйста. Семьдесят ден. Единичку, – вымученно улыбаюсь я, и протягиваю вперед всю, выскребенную из карманов куртки мелочь. Вернуться в лекторий в том виде, в котором я вышла из кабинета Ройха – я не могла. И если размазанный макияж я благополучно смыла в ближайшем туалете, то драные колготки и очередной засос на шее скрывать было нечем. Господи, они у меня светлеть не успевали, его засосы. Вот сейчас в разных местах красуются уже три. Причем два из них – сегодняшние.

– У вас сорока рублей не хватает.

Ох… Как гром среди ясного неба. Или молния посреди ровного поля. Ровно по темечку…

– У меня нет больше с собой, – лепечу совершенно разбито. Кошелек с мелочевкой и картой остался в сумке, сумка – в лектории. Будут косые взгляды, будут перешептывания. Не хочу сплетен. Я и так с недавних пор очень известная на курсе персона.

– Ладно, завтра занесете, – милостиво вздыхает продавщица, высунувшись из-за прилавка и оценив уровень моей “катастрофы”.

– Спасибо, – я благодарно выдыхаю, чуть не расцеловать готова эту незнакомую тетку с крашеными под седину волосами.

– Молодо-зелено, – насмешливо одобрительное замечание продавщицы обжигает уже мою спину. Ох! Кажется, она поняла, что не тупая псина мне порвала колготки. Ладно, будет чуть неудобнее завтра заносить деньги, но я все-таки принесу. Не буду подставлять тетку.

Переодеваюсь в ближайшем магазине одежды, что попался на моем пути. На мою беду – магазин оказывается не простой, а с понтами. Продает французскую какую-то марку шмотья, ценниками которых впечатлительных студенточек можно только пугать. Консультантша, подскочившая со своего пуфика мне навстречу, осматривает меня с непередаваемо брезгливым выражением лица.