– Что ты там печатаешь?

Я смутилась, рассказывать про этот дурацкий способ выхлестнуть эмоции не хотелось, но мама так настойчиво на меня смотрела…

Я раскололась.

А потом прочитала маме два свежих написанных рассказа, про молодого, но очень амбициозного детектива Степу Нахлобучко. Рассказы были больше юмористические, чем детективные, расследовались какие-то мелочи, и назвать из серьезной работой было сложно.

Мама дослушала.

Мама попросила еще.

Так и вышло, что теперь я ей читала не Лукьяненко, а одну-две главы свеженаписанного текста. Да-да, от рассказов я уже перешла к полнометражным книгам, они давали мне больший простор для разгула фантазии. Писала по главам. Маме нравилось. Но вот за то, что она вынудила меня читать мои дурацкие словоизлияния перед кучей народу… Даже не знаю, когда я её прощу за это.

Когда я заканчиваю – понимаю, что вокруг меня царит мертвая тишина. Все сидят молча, Кира – даже дыхание затаила. Когда я сворачиваю листы в трубку снова, в этот раз куда более смущенная, чем в начале этих дурацких чтений, Кира обиженно выпячивает губу.

– Ну это! А кто убийца-то?

– Дворецкий, – вредным голосом сообщаю я, и когда Кира начинает таращиться на меня еще сильнее, вздыхаю.

В истории моей, конечно, нет никаких дворецких. Какие дворецкие, в книге у меня Степка на дачу выехал, маме картошку помотыжить, а там кто-то соседа лопатой по темечку прибил.

И думали все, что это из-за картошки, пока на территории его участка не нашли два схрона с золотишком и третий – вскрытый, без золотишка.

– Я до завтра еще продолжение напишу, – милосердно предлагаю я, и Кира второй раз за полчаса светлеет челом.

– И к нам принесешь? Почитаешь?

– Да куда ж я денусь? – кошусь на маму. – Мы в ответе за тех, кого прикормили. Хоть даже и текстами.

Мама устала, мама хочет “домой” – то есть к нам в палату. Вообще-то совместное проживание тут не приветствуется, но мне как сотруднице санатория и родственнице пациентки не только разрешили, но и комнату побольше нам с мамой выделили.

До комнаты я маму везу сама. Тут провожаю до ванной, помогаю умыться. Отвожу в спальню, даже одеяло подтыкаю.

Мама засыпает не сразу. Сначала стискивает мою руку крепко и требовательно.

– Ну что, ты решила?

Она волнуется. Ей я сказала о своем маленьком секрете несколько дней назад, как только тест сделала и она… Она почему-то плакала. И который день спрашивала меня, что я решила, хоть изо дня в день и получала один и тот же ответ.

– Я не собираюсь делать аборт, мам. И не собиралась.

– Ничего не бойся, детка, – шепчет мама негромко, и глаза её слипаются, – мы со всем справимся.

Ох, мне бы такую уверенность!

Я выжидаю несколько минут, чтобы она заснула покрепче, и только потом вытягиваю руку из её пальцев, таких цепких даже во сне…

Уползаю на свою половину комнаты, смотрю на часы. Борис Леонидович, конечно, сказал час, но консилиум его не кончится быстро. Телефон в приемной сейчас отключен, никто не умрет, если я еще часик похалтурю.

Я сбрасываю балетки, заползаю на кровать, подбираю ноги под себя.

Достаю с тумбочки ноут.

Когда он запускается, несколько минут сижу и просто смотрю на фотографию, стоящую в качестве заставки на рабочем столе. Эта фотка – удачный кадр, схваченный во время лекции Ройха. И он на этом кадре очень даже хорошо получился. Вдумчивый такой, серьезный.

Когда я говорю, что не все еще обдумала, я решаю совсем не то, делать ли мне аборт. Нет. Меня одолевают совсем другием мысли.

Говорить или не говорить?

Сообщать ли одному мудаку, что он опоздал со своими таблеточками? Что, видимо, в его кабинете, на его столе, получилось то, чего он со мной отчаянно хотел избежать?

Или, может, не стоит?

Уезжая из Москвы, я сменила телефон. На моей новой странице в ВК вместо аватарки – рисунок ленивца и пять друзей, только с новой работы. Найти меня сможет только Степа Нахлобучко, и то потому что он гений сыскного дела. Я сама его таким придумала.

Ладно. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. В конце концов, что с меня убудет от этой информации?

Выдыхаю, открываю браузер. С новой страницы нахожу страницу Ройха.

Неосторожно проматываю скроллером страницу, и вместо кнопочки “послать сообщение” вижу…

Немеющие пальцы скользят по тачпаду вправо и вверх, с силой бьют по пластиковой панельке, чтобы прожать красный крестик.

Закрыла браузер.

Вот бы это еще помогло развидеть!

Я не ходила к нему на страничку раньше, просто потому что не хотела травить себе душу. Мне рабочего стола хватало, но сил удалить его фотографию с него просто не было. Зато… теперь есть, да!

Потому что…

Все.

Я не могу смотреть на эту фотку, потому что у меня перед глазами сразу будет всплывать та другая. Та, из вконтактика. На которой он, в черном смокинге нежно обнимает за талию ту блондинистую курочку. Курочка в фате, в белом платье. На фоне – гребаный лимузин, с переплетением колец на крыше.

Супчики – маст-хэв, как ни крути!

Он на ней все-таки женился!

Принял решение. Идет по своей дороге уверенным шагом. И мне надо это сделать. Убить последний росток дурацких чувств к мудаку-профессору и идти дальше.

Слезы жгут изнутри, но я не плачу. Так устала это делать, что даже научилась удерживать их в себе. Некоторое время смотрю на черный, освобожденный от обоев экран ноутбука и с осатанелым зверством клацаю на иконку ворда.

Сегодня я кого-нибудь в тексте непременно убью.

Возможно, даже какую-нибудь парочку молодоженов!