Иван вышел на крыльцо и замер: какой потрясающе-чудный вид открылся ему, каким золотом пальнуло в очи! Прозрачно-голубая река, зеленые, желтые, красные деревья – заросли рябины, дубы, клены – надо всем этим пронзительно синее небо с редкими снежно-белыми облаками и паутинками, гонимыми ветром. Курлыча, клином пронеслась к югу журавлиная стая. Раничев перевел взгляд на крестьянские избы – вполне справные – на пасшееся на лугу стадо коров, на жнивье, на оставшиеся снопы – мужики с веселым уханьем бросали их в телеги. Слева, ближе к лесу, виднелись огороды – свекла, капуста да прочее. Оттуда слышались песни – женщины и девки убирали лук. За огородами начиналось сжатое поле, а за ним – рощица.

Раничев уселся в седло, выехал за ворота. На сложенных у забора бревнах сидели мужики, увидав Ивана, встали, и, сняв шапки, поклонились в пояс.

– Оброчные, – кивнул тиун. – Приветствуют тебя, господине, да кое-какие вопросы имеют.

– Ну, – Раничев приосанился: – Что у вас за вопросы?

– Да все про оброк, батюшка, – закланялись мужики. – Мы ведь все, что ты наказывал, – несли, амбар-то, поди, полный?

– Полный, полный, Хевроний доложил уж.

– Дак вот мы и сомневаемся – а ну как ты оброку больше похощешь? Скажешь, не так платили… Мы, батюшка, в таком разе, уплатим, сколь надо, – только время дай.

– Платили, как указано – четверть? – усмехаясь в душе, строго спросил Иван.

– Так, господине.

– Продуктами или, может, серебришком?

– Кто как, – пояснил Хевроний. – Шкурками беличьими да собольими – мягкой рухлядью, льняным полотном, овцами, да курами, да гусями – целый птичник теперь у тебя, господине. Которые – и серебром, как Захарка Раскудряк, рядовин. Мы к нему как раз сейчас и едем.

– Так как же насчет оброка, батюшка? – держа шапку в руках, один из оброчных подошел ближе.

– Сколь уплатили – все мое, а больше претензий к вам не имею, – махнул рукой Раничев.

– Вот и славно, спаси тебя Господи! – обрадованные мужики разом попадали на колени.

Иван даже чуть засмущался – надо же, какой добренький феодал выискался – ну, до весны-то ему четвертного оброка за глаза хватит, а если б всю жизнь жить? Хватило бы четверти? На байберековые да атласные ткани, на золоченую посуду, оружие, на усадебку в Угрюмове? Ой, вряд ли…

– Черносошные про малый оброк не прознали? – вдруг озаботился Раничев, не хватало ему еще и этой проблемы: черносошные – государственные, т. е. великокняжеские – крестьяне, узнав про доброго барина, вполне могли бросить свои земли да прийти к нему – закупами, дворовыми, оброчными. Бывали случаи… За такой демпинг и сам князь, и соседушки-феодалы запросто башку оторвать могли вполне даже быстро. Так что не зря интересовался Иван.

– Не прознали, – поспешил успокоить тиун. – Я ведь мужикам нашим все разъяснил самолично: коль хотите хорошо жить – по ярмаркам языками не трепите.

– Вот и хорошо, – кивнул Иван. – Ну что, едем в Чернохватово?

– Сначала в Гумново, господине, – Хевроний улыбнулся. – В Чернохватово уж – к обеду. Захар знает, ждет нас.

Иван осторожно тронул поводья – уж сколько здесь, а все не мог к лошадям привыкнуть: кажется, расслабишь колени – так и с седла вылетишь, а сожмешь сильнее – лошадь обидится, так и норовит укусить. Ну, ничего, поехали – каурая лошаденка попалась покладистая, смирная. Так, не спеша, и потрусили с Хевронием по узкой дорожке, через рябинник, к Гумнову. Вон, деревенька – два двора, третий строится.

– Ефимко Краснохвост от отца отселяется, – кивнул на недостроенный сруб тиун. – Тесновато у них – народу много: и сыновья, и братья, и дядья, и золовки и внуки.

По левую руку потянулось сжатое поле. Вывозившие снопы мужики, завидев Раничева, бросили работу и поклонились:

– С приездом тебя, господин-батюшка!

– Бог в помощь, – улыбнулся Иван. – Оброк вовремя платите?

– Платим, батюшка… Четвертину – как ты велел, – крестьяне выжидательно уставились на Раничева – а ну как поднимет оборок? Хозяин – барин.

– Так и платите, – успокоил Иван. – Посейчас можете не только житом да яйцами – и ягодами, и грибами, и рыбой.

– Спаси тя Бог, господине!

Оброчные еще долго переговаривались, посматривая вслед проехавшему хозяину, а Раничеву, что и говорить, нравилось ощущать себя добрым барином.

Захар Раскудряк – вполне еще молодой, чуть за тридцать, мужик с красивым, чуть вытянутым лицом и рыжеватой бородкой – встретил гостей приветливо. Широко улыбаясь, с достоинством поклонился, сняв отороченную собольим мехом шапку – не хухры-мухры, соболь денег немалых стоит! Кафтан на Захаре – байберековый, темно-сиреневого цвета с желтыми вставками, на ногах – коричневые юфтевые сапоги, не лапти, пояс красивый, узорчатый – вот те и крестьянин-лапотник! И не скажешь, что из оброчных.

– Милости прошу к столу, батюшка боярин, – еще раз поклонившись, Захар сделал приглашающий жест рукою.

На дворе его, ради такого случая бросив работу, уже собралось все семейство: жена – миловидная молодуха в подбитом беличьим мехом шушуне и шлыке – стеганой бархатной шапочке – тесть с тещей, братья да сестры с мужьями-женами, племянники, племянницы и прочая совсем уж мелкая ребятня. Завидев гостей, все разом поклонились:

– Здрав будь, боярин-батюшка!

– Ну, до боярина-то еще далеко, – хохотнул Иван, понимая, впрочем, что не так уж и далеко, ежели постараться да заняться этим вопросом вдумчиво. – Однако ж и вы будьте здоровы.

Он посмотрел вокруг – усадьба Раскудряка была хоть и небольшой, но справной: крепкий, рубленный в обло, дом на высокой подклети, рядом еще две избы, поменьше, за ними амбары, овин, птичник… В общем, жить не тужить можно.

В главной избе внутри была устроена на господский манер горница с чисто выскобленным полом из толстых досок, столом и широкими лавками. Вдоль стен стояли не сундуки – шкафчики с посудой и прочей бытовой мелочью, в красном углу, за лампадкой, серебрились окладами иконы. Неплохо жил Захар, вполне даже зажиточно, да и оброк – его четвертина – был куда как больше, чем у всех прочих. Ну, это понятно – по доходам и мыто. Был бы чуть поглупее Захар, давно бы ушел в своеземцы, сам себе хозяин – однако понимал – где тогда сыщешь защиту? Податься в город да раскрутить торговлишку? Оно-то и можно бы… да не сейчас, оборот-то пока маленький, в основном землица, да промыслы, да лес кормит. Однако кое-какие задумки имелись, на паях с тиуном Хевронием – о том сейчас и собирался говорить Раскудряк.

Перекрестившись на иконы, Раничев – а следом за ним Хевроний – чинно уселись за стол. Молодые девицы в длинных синих саянах, с косами, принесли на подносе только что зажаренного поросенка – нежного, с коричневой подрумянившейся корочкой, поставив блюдо на стол, поклонились. Павой проплыла миловидная супруга хозяина с чаркой, с поклоном поднесла Ивану: