Над головой Старшей Сестры призрачно светилась каменная рука Арсет, выброшенная вперёд в непреклонном запрете. Упрямый взгляд Заступницы бесконечно встречал иной взгляд, устремлённый на неё с задёрнутой сумраком мозаики под сводами храма. С волос и складок платья Арсет бежали тонкие ручейки, собирались в чеканном серебряном жёлобе, медлили в чаше живительным озерцом, а потом уходили наружу, в храмовый сад и дальше, к быстроструйной Яневе. На полу храма в пятне солнечного света спал, завалившись на спину, волк, а две женщины стояли подле статуи и смотрели — туда, куда вечно взирала та.

Потом Алива осторожно взяла из руки Тайенет письмо и бросила его в воду. Листок, хранивший переломы на сгибах, не раз скомканный тревожными пальцами Старшей Сестры, расправился и, точно лист дерева, медлительно поплыл по рукотворному ручью вниз. Мелькнули строки, летящий и рваный почерк Младшей Матери Акридделат: «…в часы испытаний, выпавших на нашу долю, будем спокойны, ибо никто, как мы, воинство Заступницы на земле…»

Старшая Сестра опустила веки. Сухая рука Аливы, нагретая солнцем, коснулась её руки.

— Она любит выигрывать честно, — сказал Лаанга.

Цепенящий сумрак плыл в башню из пустого окна, и в нём таилась, вызревала, пухла, как язва, тоска — невыносимая, последняя. Окно смотрело, за спиной некроманта проваливаясь вглубь чудовищной зрячей глоткой, дышало унынием, как зловонием дышит пасть хищника, и мало-помалу начинало манить. Я отвёл глаза; это оказалось проще, чем можно было предполагать. То ли времени прошло не так много… то ли деревянные скульптуры, золотистые, светлоликие влюблённые Янева и Неи поставлены были здесь Лаангой не только для украшения стен.

Глаза Лаанги оледеневали. Он-то видел перед собою пропасть всегда, каждый миг своего бытия — я помнил это, и ещё помнил, что она, неподвластная ему, сама также власти над ним не имела; здесь прорастало зерно надежды. Лаанга обитал посреди Бездны не затем, чтобы утверждать над ней власть или, тем паче, вести её в мир. Он её останавливал.

«Это всего лишь Бездна, — пришло на ум. — Есть вещи и пострашней».

— Кровь небесная… — невольно прошептал я.

— Что, — пробормотал Лаанга с кривой ухмылкой, услыхав это, — Святое Писание вспоминаешь? Ну-ну.

«Писание?» — недоумённо повторил я про себя, но чеканные строки уже грохотали в памяти.

Увидев, что Её воля не исполняется, Она окуталась гневом.

Окутавшись гневом, Она изрекла вечную смерть.

Я знал Легендариум почти наизусть. Иные главы выучил ещё ребёнком, с голоса прабабки Ирвы: та способна была цитировать книгу с любого места. Ирва говаривала, что некоторые строки не понимает и теперь, после жизни, а я удивлялся — для меня Легендариум был историей о богах и героях.

Арсет взглянула на мир и увидела, что он светел.

Увидев, что мир светел, Арсет обрела силу любви.

Обретя силу, она встала против вечной смерти.

Рознь Выси и Бездны перед этим противостоянием — как летняя гроза перед движением материков…

— Выигрывать? — переспросил я невпопад. — Чтобы Высь победила?

Лаанга усмехнулся. Нервной костлявой рукой взял с подоконника лампу, включил и посветил мне в глаза; я растерянно прищурился, отворачиваясь.

— Щенок, — сказал Лаанга, что-то во мне рассмотрев, — не без мозгов, но щенок. Нет, государь Морэгтаи.

Маг помолчал. Жутко было смотреть ему в лицо: наглый буян, которому куда легче было дать двадцать лет, нежели истинные его двадцать тысяч, превратился в печального и умудрённого старика.

— Я слишком близко, Мори, — проговорил он. — Я не скажу.

Я сморгнул.

Мир сморгнул вместе со мной.

Лаанга снова сидел в кресле, трубки у него никакой не было, а я стоял перед ним, плечом к плечу с Эррет, Онго, господином Атри, Великой Тенью… миг назад их не было рядом, я только теперь понял это, и волосы поднялись дыбом. Я помнил, что в Пятой магии Лаанга чувствует себя как дома, но одно дело понимать, и совсем другое — наблюдать запредельные силы в действии: испытание не для слабого духа.

«Любая магия — ничто перед силами Изначального, — напомнило неживое окно за спиной мага. — Могущества Выси и Бездны — игрушки в руках Старшей Матери…»

И я, наконец, разозлился.

Злость отрезвила. Я не страдал ложной гордостью, но сосредоточенно размышлять о собственном ничтожестве тоже отказывался. В моём положении это было, во-первых, глупо, а во-вторых, мешало работать. На мне лежала ответственность за миллионы подданных. Меня угораздило стать Господином Бездны, и не уступить свою волю безмозглой функции мирового зла мне удастся только ценой нечеловеческих усилий… если вообще удастся. Размышления об этом несли с собой страх, а страх цепенил, и потому следовало избегать бесплодных размышлений. Чтобы достойно исполнить свой долг, мне определённо требовалось немного здоровой гордыни.

«Кто, как не мы, воинство Заступницы на земле?» — произнёс голос, похожий на голос Аливы.

Я выпрямился.

Эррет прильнула ко мне, незаметно взяла за руку. Лаанга смотрел на меня с кривой усмешкой, но сощуренные глаза его были теплы. «Мы пока ещё не проиграли», — прочитал я в них.

— Какие действия нам следует предпринимать, господин Лаанга? — выравнивая дыхание, спросил я. Беседа с глазу на глаза окончилась, я подозревал, что скоро беседы окончатся вовсе, и нужно было торопиться.

Лаанга скорчил рожу.

— Делайте как написано, — сказал он, наморщившись с величественным видом.

— Где написано? — переспросил я, мигом озадачившись мыслями о древних манускриптах, текстологии и тому подобном. Связаться с Аллендором, затребовать копии хроник? С Рескиддой?..

Некромант расхохотался совершенно по-жеребячьи, и я заподозрил неладное.

— На роже у тебя написано, полудурок! — бросил Лаанга. — Всё, остобесили вы мне. Брысь!

И отмахнулся, как от назойливых мух.

Дождь зарядил с утра. Под окнами мокли цветы, волнами ходили древесные кроны; пухлые пелены облаков точно опускались к самой земле, и казалось, вот-вот нанижутся на серебряные шпили. Река потемнела. Поверхность воды дрожала от ударов небесных капель. Вдоль улиц бежали зонты, храня под собою людей, а по оконным стёклам струились тонкие ручейки, словно упавшие прямо с волос Арсет Милосердной. Сплетая голос с хорами дождя, журчал в углу священный фонтанчик, подаренный мне когда-то прабабкой. Крупная сапфирового стекла звезда бледно светилась над серебряной статуэткой: Арсет стояла над чашей, и из сложенных её рук проливалась вниз тоненькая струйка воды.

Я рано научился читать, но Ирва блюла древние священнические традиции и не позволяла несмышлёному ребёнку браться за Легендариум. Возможно, она была права — пустое любопытство обесценило бы древний и сложный текст, а в её пересказе он становился роскошнее любой сказки… В четырнадцать я всерьёз принялся за Писание и читал его в оригинале, на риеске, удивляясь, какими скучными и многословными оказываются на деле те истории, от которых в детстве щемило сердце. К примеру, «Речи Арсена» занимали десятую часть огромной книги, а смысл рассуждений святого царя и витязя сводился к нескольким строкам. Прабабка сделала всё, чтобы укоренить во мне веру, и возможно, именно потому вопросы веры никогда прежде не занимали меня. То, что было сказкой, стало мудростью иносказания и плодами тысячелетнего опыта, но не сверхчувственным знанием.