Я оказался в квадратном помещении. Вдоль стен стояли книжные шкафы. В камине горел огонь.

За столом сидел человек чуть выше среднего роста, перед ним была открытая книга. Когда я вошел, он, не подняв глаз, перевернул страницу и продолжал читать.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал он и оторвал наконец глаза от книги, но взглянул не на меня, а на слугу. — Мне немного мальвазии, — сказал он. — А вам?

— То же самое, — сказал я. — Это редкое вино.

— Верно. — Он сел напротив меня, положив ногу на ногу. — Так оно знакомо вам?

— Мы иногда пили его дома, — сказал я. — Мой отец время от времени покупал бочку.

— Ах так? И ваш отец был...

— Моим отцом, — сказал я.

Я узнал этого человека с первого взгляда, но он не узнал меня. Что-то в моем облике, видно, беспокоило его. Может быть, какое-то воспоминание? Я, конечно, сильно изменился за последние годы; он же, напротив, остался совершенно таким же, каким был. Те же седые волосы, те же черты лица, как будто высеченные из мрамора, и те же большие проницательные глаза.

— Я знаю вас? — вдруг спросил он.

— Нет, — ответил я уверенно.

Чем меньше он знает обо мне, тем лучше.

— Вы моложе, чем я предполагал, — сказал он, слегка нахмурившись. — Почти мальчик.

— Возраст мало о чем говорит, — возразил я, — и, возможно, это самый несущественный критерий для оценки или суждения... разве что для определения качества вина, да и тут есть исключения.

Этот человек однажды помог мне, и я готов был отплатить ему тем же, если позволят обстоятельства. Я хорошо помнил случай в таверне, когда он вступился за меня и не дал хозяину меня обмануть. Но у него вряд ли были причины помнить об усталом, одиноком и оборванном мальчишке.

— Да, — произнес он, — вы значительно моложе, чем я думал.

— Я никогда не был старше, — ответил я.

На его губах появилось легкое подобие улыбки. Он пригубил вино, я тоже попробовал его — вино было превосходное. Отцу понравилось бы.

— Вы, я слышал, сочинили несколько опусов, — сказал он. — Видно, вам хорошо знакома жизнь преступного мира.

На моем лице ничего не отразилось.

— Я лишь сторонний наблюдатель, не участник.

— Понятно. И где же приобретаются такие познания? Многое из того, что вы описываете в «Дембере», мне совсем незнакомо.

— В жизни всегда есть чему поучиться, — сказал я и замолчал, ожидая, что последует дальше.

Что ему нужно? Зачем я здесь? Этот человек, несомненно, джентльмен, и притом состоятельный.

— Вы написали также очерк о главаре преступников.

— Да, написал.

— Как вы раздобыли этот материал?

— Об этом человеке довольно широко известно в Лондоне; я просто внимательно прислушивался к тому, что говорят.

Он некоторое время смотрел на меня — мой ответ ему явно не понравился.

— Но вы как будто сталкивались лично с этим человеком?

— Да, у меня была с ним одна короткая встреча.

— И тем не менее вы живы?

— Это была схватка, которая ничем не кончилась. Однако, как вы справедливо заметили, я действительно жив.

Он нахмурился и, по-видимому, размышлял, как повести разговор дальше. Его поразило, что я оказался так молод и к тому же явно отпрыск знатной семьи. Он пока не определил, к какому классу общества я принадлежу, а между тем, как мне показалось, он привык раскладывать людей, как вещи, по полочкам.

— Я удивлен, что, написав такую вещь, вы остались живы, если допустить, что этот человек действительно обладает таким могуществом, как вы изобразили.

Я счел это замечание не требующим комментариев и промолчал. Кто этот человек? Чего он хочет от меня? Друг он Лекенби или враг? Быть может, он полагает, что мое перо можно поставить на службу себе? Подобные очерки в защиту того или иного дела часто продавались на улицах, ибо в то время, наряду со слухами, это был единственный способ распространения информации.

Он пригубил вино и, помолчав немного, спросил:

— Вы таким образом зарабатываете себе на жизнь?

— Это помогает мне добывать средства к существованию, — отвечал я.

— Я никак не могу понять, откуда вы родом. Вы не из Лондона, не из Ланкашира, не из Йоркшира...

— Я уроженец Гебрид, — поспешил я ответить, чтобы не дать ему добраться до Ирландии.

— Гебрид? — Он произнес это так, как будто Гебридские острова находятся на краю света, и, возможно, он так и думал. — А я и не знал, что там есть дворяне.

— Если бы Маклеоды и Макдональды услышали это, им вряд ли понравились бы ваши слова.

— Ах да! Конечно.

Он допил вино и поставил стакан на стол. Мой стакан был еще полон наполовину, но я не стал больше пить. Даже мальвазия может ударить в голову, а мне нужно было сохранить голову ясной.

По-видимому, он был озадачен. Привыкший приказывать и распоряжаться, сейчас он был в растерянности — как вести разговор? Я же, напротив, был в самом благодушном настроении. В комнате было тепло и уютно, свет свечей играл на корешках книг.

Хозяин неожиданно предложил:

— Не хотели бы вы поужинать? Уже поздно, а я сегодня еще не обедал.

— Спасибо, не откажусь, — сказал я.

Каким-то непонятным образом он вызвал слугу и распорядился насчет ужина. Когда слуга вышел, мой хозяин, видимо, немного расслабился. Он так и не назвал своего имени, да и моего ни разу не произнес, хотя, очевидно, знал его.

— Я полагаю, — сказал он, — Лекенби жутко разозлился, когда прочитал ваш памфлет?

Мог ли он знать, что я встречался с Лекенби только что? Я решил, что он не знает об этом, и просто пожал плечами.

— На вашем месте, — продолжал он, — я бы постарался впредь избегать встреч с ним. Вы кажетесь мне разумным и одаренным молодым человеком. Нет нужды рисковать.

Я пил вино и молчал. Чего же он хочет?

— Такой памфлет способен уничтожить человека.

— Либо создать ему большую популярность.

Он быстро взглянул на меня.

— Неужели он заплатил вам за памфлет? Это был его замысел?

— Он не платил мне, и я ничего не знаю о его замыслах... хотя...

— Хотя что?

— Каждый человек стремится усилить свою власть, улучшить свое положение. Ходят слухи, что после выхода в свет моего памфлета некоторые из его противников сдались и перешли под его начало.

Он вдруг переменил тему и завел речь о наших трениях с Испанией. Я молча слушал, не высказывая своего мнения. Он как будто размышлял вслух, но я подозревал, что он хочет втянуть меня в разговор, чтобы получить более ясное представление обо мне. Видимо, я каким-то образом лишил его спокойствия, нарушил какие-то устоявшиеся представления.