Однако Алексей все медлил с отъездом. Он чувствовал себя счастливым только в Москве, в этом святом городе, где так много церквей, где все дома, как ему казалось, походили на храмы. Наконец в марте 1710 года он отправился в дорогу. Это путешествие, которого он так опасался, имело тем не менее некоторую пользу: расстояние между ним и отцом увеличивалось. Приехав в Дрезден, он волновался, что будет находиться среди еретиков без духовного наставника рядом, и писал Якову Игнатьеву, прося его втайне прислать для спасения души, священника, который, возможно, сбреет бороду и переоденется в лакейское платье. Он переписывался также с матерью, дедом и своими друзьями в Москве, но украдкой, окольными путями, «по причине, – как он писал, – многочисленных шпионов». В отличие от своего отца за границей его привлекали ни арсеналы, доки и заводы, но религиозные книги. Он обратился к ученому богослову Гейнекциусу с просьбой написать для него катехизис по учению православной церкви и делал выписки из церковно-исторического труда Барония «Annales ecclesiastici».

Ежедневные чтения религиозных книг и набожность не мешали Алексею бегать за женщинами и напиваться до беспамятства. В качестве компаньонов с ним были посланы два юноши из известных семей: Иван Головкин и Юрий Трубецкой. Эти попойки были так привычны и считались обычным делом в русском обществе того времени, что Алексей хвастался своему духовнику, Якову Игнатьеву: «Сообщаем Вам, Ваше Святейшество, что мы праздновали здесь поминовение святого мученика Евстахия духовными экзерсисами, отстояли вечерню, утреню и литургию. После чего решили порадовать душу и тело, выпив за ваше здоровье; и даже на это письмо мы пролили вино, чтобы вы после получения нашего письма смогли долго жить и крепко пить, вспоминая о нас. Пусть Бог соединит нас скорее! Все православные, которые здесь с нами подписываются под этими строками. Грешник Алексей и священник Иван Слонский подтверждают эти подписи, и мы пьем за ваше здоровье не по-немецки, а по-русски. Все выпивают свои кружки за ваше здоровье! Простите, если вам тяжело читать наше письмо, но на самом деле мы написали все это, будучи пьяны».[68]

Но все когда-нибудь кончается. Внезапно Петру пришло в голову женить своего сына. Ему в невесты выбрали Шарлотту Кристину Бруншвейг-Вольфенбюттель, старшая сестра которой вышла замуж за будущего императора Карла VI. Алексей был подавлен. Принцесса, которой исполнилось шестнадцать лет, была очень высокой, болезненно худой, со следами оспы на лице. Он, кстати, тоже не красавец, с узким лицом, заостренным подбородком и уклончивым взглядом. Но даже с такой внешностью он легко обладал многими аппетитными женщинами. Один вид этой плоской немки приводил его в уныние, к тому же она была лютеранкой. Как ему, ярому защитнику православной веры, удовлетвориться еретичкой? Дотронувшись до нее, он будет проклят. Очень слабо протестуя против воли отца, Алексей старался протянуть время и просил возможности посмотреть других принцесс. Старый герцог Антуан-Ульрих пишет в августе 1710 года: «Супруга посла России в Дрездене, госпожа Матвеева, сказала, что царевич никогда не согласится жениться на немецкой принцессе. Я не сомневаюсь в намерениях царя. Но может ли он подтолкнуть сына к этому браку и что ждет принцессу, если царевич женится на ней против воли? Все ее жалеют».

В феврале 1711 года, опережая своего сына, царь женится, чтобы легализовать свою последнюю связь с Екатериной. Эта формальность казалась ему настолько незначительной, что он пренебрег пригласить на церемонию царевича. Озабоченный стремлением заручиться дружбой своей мачехи, Алексей ей пишет 7 мая 1711 года: «Государыня, я узнал, что государь, мой отец, соблаговолил признать Вашу милость своей супругой. С чем я Вас и поздравляю и прошу Вас, всегда почитая вашу благосклонность, и в будущем ее выражать. Я не решаюсь поздравить государя, моего отца, до получения от него новостей».

После ужасного сражения под Прутом, во время которого царь и царица едва избежали участи пленников, Петр отправился в Карлсбад на лечение.

14 октября 1711 года, в Торгау, на Эльбе, он присутствовал на свадьбе своего сына. Церемония проходила во дворце королевы Польши, Электрисы Сакской, крестной матери невесты. В большой зале, у алтаря был натянут балдахин из красного бархата. Пол устелен зеленым ковром. На стенах трепетало пламя свечей в канделябрах. Все окна были закрыты. Оркестр заиграл торжественную мелодию, когда царь приблизился, ведя царевича; за ним появилась невеста, которую вел под руку ее отец. По заключенному несколькими месяцами раньше соглашению Шарлотте позволялось сохранить лютеранское вероисповедание, но дети, рожденные у этой пары, должны будут стать православными. Священник вел богослужение по-русски и обращался время от времени на латыни к молодой девушке. Петр украдкой наблюдал за той, которая становилась его невесткой и которая, быть может, подарит ему наследников. Некрасивая, плоская, но с очаровательными глазами, она плакала, когда шафер Головкин держал тяжелый венец над ее головой. Искупительная жертва рядом с этим дурачком Алексеем, который, впрочем, тоже не выглядел радостным. На венчании, казалось, только оба отца выглядели удовлетворенными, как люди, провернувшие удачное дело за спинами своих детей. «Как досадно, что князя-папы здесь нет!» – подумал Петр. И в тот же день по окончании брачной церемонии написал Екатерине: «Я прошу вас сообщить об этом событии шутовскому князю-папе и приказать ему благословить молодых супругов после того, как он облачится в свои торжественные одежды».[69]

После торжественного обеда и бала Петр проводил новобрачных до их апартаментов и уложил спать. На следующий день, с первыми часами, он вновь зашел к ним в спальню и начал там завтракать со своими министрами. С ножом в руке он разглядывал с видом знатока лица двух «голубков», выпорхнувших из постели. Затем, чтобы лишить эту пару последних шансов на успешное начало совместной жизни, Петр отправил царевича в Померанию, где тот должен был подготовиться к участию в военных действиях. В следующие месяцы Алексей, подчиняясь отцовским приказам, находился почти все время в пути. Шарлотта во время его отсутствия влачила жалкое существование в Торне, Элбинге и Мариенбурге, городах, наполовину разрушенных войной. Когда ее муж вернулся к ней, он думал только о том, как поскорее напиться и посмеяться над ее тревогами и ласками. «Нет сомнения, что этот мир полон грусти и что судьба мне уготовила еще большие страдания в будущем, – писала она своим родителям. – Меня охватывает ужас, когда я осознаю, что меня ждет, и мое огорчение исходит от человека слишком дорогого, на которого не позволено жаловаться».

Пансион, обещанный царем, выплачивался не регулярно, и молодая семья часто оказывалась без денег. С 1712 года Шарлотта, оставшись без средств, обратилась к Меншикову, который ей выдал пять тысяч рублей из фонда, предусмотренного на обмундирование одного полка. В том же году она писала матери: «Я вышла замуж за человека, который меня никогда не любил и который любит меня сейчас еще меньше, чем раньше… Мое положение ужасно…» Затем она передумала: царевич вернулся и проявлял к ней самые нежные чувства. «Он любит меня страстно, – решает она, – и я люблю его неистово». Но это длилось недолго. Немного времени спустя в другом письме она признается, что старалась закрыть глаза на некоторые стороны характера своего мужа, но сейчас маска спала. Разочарованная, она спасалась у своих родителей в Вольфенбюттеле, где проводила зимние месяцы. Весной 1713 года Петр лично приехал забрать ее, чтобы отправить в Санкт-Петербург. Ее очень хорошо приняла Екатерина. Но Алексей воспринимал Шарлотту как марионетку. Она подходила только для того, чтобы прислуживать друзьям своего мужа во время больших и бесконечных застолий. Число сторонников Алексея увеличивалось с каждым днем. И настало время поговорить о них. Всем было известно, что царевич был враждебно настроен к реформам Петра, что его против воли женили на лютеранке и что всем своим существом он привязан к православной Церкви. Сам того не желая и даже не обращая специально внимания, он собрал вокруг себя недовольных режимом. Духовенство смотрело на него с симпатией; представители древних родов, таких, как Долгорукие и Голицыны, полагались на него; простолюдины поклонялись ему как спасителю, появление которого предсказывали священные книги. Однако своими пирушками в кругу недостойных приятелей он давал повод для неудовольствия своей супруги. Так, он однажды спьяну воскликнул: «Когда то, что должно произойти, произойдет, друзья моего отца и моей мачехи узнают, что такое кол… Флотилия сгорит, а Санкт-Петербург погрузится в болота».